А и Б. Финал менипеи. Иван Алексеев
изменить или убрать один слог, а имя-отчество поменять местами. Отсчёт повествования следовало вести со знакомства моей троицы, отнесённое на советское время, которое простейшим образом организовывалось заселением в одну комнату общежития молодых специалистов, прибывших по распределению на предприятие оборонной промышленности.
Пока я всё это мысленно прикидывал, подбирая, с кого начать, как буду продолжать и чем завершу, память и некоторые случайности подкидывали мне подсказки в виде огрызков смыслов, сорных словосочетаний и большого количества библейских образов.
«Херувим у сада Едемского». «Иже Херувимы». «Яко да Царя всех подымем». «Бог сидит на херувиме и наблюдает, что творится в Его мире. А херувимы не имеют определённой формы, являясь то мужчинами, то женщинами, то духами и ангелами. Лицо херувима – отроческое».
«Во глубине небес необозримой» представлялись тьмы волнующихся ангелов, летающих серафимов, музицирующих херувимов и безмолвствующих архангелов.
Там же были «огнегривый лев, синий вол, исполненный очей, и золотой орёл небесный» из песни. И обрывок церковного толкования: «Серафим, котораго видел Пророк Иезекииль, есть образ верных душ, кои подвизаются достигнуть совершенства. Имел он шесть крыльев, преисполненных очами; имел также четыре лица, смотрящих на четыре стороны: одно лицо подобно лицу человека, другое – лицу тельца, третье – лицу льва, четвёртое – лицу орла». Лицо человеческое означает верных, подобный тельцу несёт тяжёлые труды и совершает подвиги телесные, льву – кто «исходит в уединение и вступает в борьбу с невидимыми демонами». «Когда же победит он невидимых врагов и возобладает над страстьми и подчинит их себе, … уподобится лицу орла».
В общем, из этого мусорного безобразия родилось название «почти романного» произведения – «Херувим четырёхликий» – и его построение лесенкой из четырёх повестей-ликов: вопрошающего, бунтующего, зовущего и смиренного. Первый лик – Рылов. Из выбранной тройки героев он был наиболее приспособлен к жизни по правилам и с ограничениями и лучше всех подходил для пролога и роли общего знакомого и передаточного звена. На ступеньку выше него заступил бунтарь Канцев, особенно расположивший меня своими трудами, согласием слов и дел, искренним стремлением не отставать от убыстряющегося времени, мужественным преодолением сваливающихся на него несчастий – и неожиданно быстрым уходом, подгрузившим сердцу непреходящей жалости. На третьей ступеньке оказался старый и близкий приятель, о котором я многое знал и ведал и которому намеревался вложить главные свои мысли и терзания, дабы довести с его помощью действие до кульминации. Претендента на верхнюю ступеньку и эпилог у меня не было. На продиктованный интуицией смиренный лик лучшего всего подходила женщина, но откуда было взять нужную мне? Перебрав второстепенных персонажей и снова положившись на интуицию, я остановился на хоронившей