Мой муж Лев Толстой. Софья Толстая
на родину. Это тоже последователь, англичанин, который возил деньги духоборам и исповедал принципы Л.Н.
Разбирала сегодня «Восход солнца», хор на слова Тютчева, музыка Танеева. Очень хорошо, торжественно и передает мысль и два момента различного настроения.
Получила утром «Русский листок», в котором корреспондент, проникнувший на днях к Льву Николаевичу, описывает свой с ним разговор, и очень неприятное впечатление на меня произвело, что там говорится о том, что Победоносцев по просьбе Тани обещал устроить дело молокан. Только не сказано, какое именно дело. Тоже напечатано мнение Л.Н. о Золя, Дрейфусе и всей этой истории.
Я начала… рассказывать [Л.Н.] о концерте; он перебил меня неприятным образом, говоря, что это все вздор или что-то в этом роде. Я замолчала. Потом он мне сказал, что у него был Грот и они вдвоем провели вечер очень приятно.
Страшно болит рука, распухла жила как шишка, крепилась, чтоб даже не плакать.
Играл Игумнов вечером баркаролу Шопена и фантазию его же, и полонез Листа, и вариации на Шуберта. Прекрасно он стал играть и сам поумнел, какой хороший малый.
Третьего дня ночью мы с Таней раздевались уже к ночлегу, прислуга вся спала, как вдруг продолжительно и зловеще прозвонил электрический звонок. Таня пошла к наружной двери, отперла – и потом надолго затихла. Я ее окликнула, она тихонько вошла в мою спальню и подала мне телеграмму.
«Наша Лиза скончалась. Олсуфьевы».
Впечатление этого известия я никогда не забуду. Тяжелое горе, что я никогда больше не увижу это светлое, милое создание, этого дорогого друга всей семьи нашей, боль за горе родителей, просто ужас перед тем, куда, зачем исчезла эта полезная во всех отношениях, дорогая всем девушка, все это годами будет подниматься в воспоминаниях и болезненно отзываться.
Таня и Сережа уехали вчера туда. Подробностей еще не знаем; умерла Лиза Олсуфьева скарлатиной, как и мой Ваничка.
Я много плакала, слезы и теперь готовы в горле и в глазах. Таня не плакала, она как-то окаменела, Сережа притих и, сидя час за фортепиано вчера, перебирал тихо клавиши, а лицо такое грустное, грустное…
Да, что такое смерть? Куда-то уходим мы все и расплываемся опять в вечность все по той же Воле, по которой побыли и здесь, на земле.
Лев Николаевич тоже огорчен. И страшно, что по инерции течет все так же наша жизнь.
Вечером ездила на лекцию петербургского профессора Докучаева о сложных вопросах простоты строения Земли, о законе притяжения и отталкивания и о вытекающей из этою закона борьбы, любви и т. д. Вернувшись, застала у нас всю семью Бутеневых, Писарева с женой, и С.А. Философову, и Касаткина, и князя Накашидзе, высланного с Кавказа за сношение с духоборами. Болтали до ночи, но все это люди чрезвычайно порядочные и приятные; я им была рада.
Л.Н. расчищал каток в саду с Иваном, потом катался немного и перед обедом ездил верхом. Вечером спал и сидел охотно с гостями. Писал письма и опять переправил кое-что