По ту сторону выбора. Анна Алексеевна Константинова
потому, что все-таки беременность у меня вышла такая недоделанная. Так или иначе, но я настояла, чтобы меня выписали через три дня после родов, и врачи не видели препятствий этому. Я вышла из роддома одна, прошла через увешанную шариками и фотографиями ликующих родителей и щекастых младенцев выписную, и сама не понимала, откуда у меня берутся силы не упасть прямо тут на пол и не зарыдать. Наверное, я понимала, что в таком случае меня не выпишут. Поэтому зарыдала я только тогда, когда вышла за ограду роддома. Ваня меня не встречал, потому что он не знал точно, когда меня выпишут, а сообщать об этом у меня не было сил. Так что, посидев на холодном, засыпанном снегом цоколе ограды и проплакавшись, я встала и пошла домой.
Дома Ваня засыпал меня вопросами. Все эти дни он знал только, что я жива, а о ребенке не знал ничего. Мне тяжело было отвечать на вопросы даже ему. Я сказала только, что у нас девочка, и что надо будет узнать, когда приемные часы в детской реанимации. После я сразу легла, впервые забывшись каким-то тревожным полусном, который не избавил меня от осознания реальности.
***
Я проснулась от странного ощущения жара и только через некоторое время догадалась, что это означает. Пришло молоко! За всеми переживаниями я и забыла, что оно вообще должно прийти, или думала, что оно не придет вообще. И что теперь с ним делать? Сохранять? А есть ли смысл? Пока я не побываю в больнице, я не узнаю об этом.
Тем же утром я обнаружила, что потеряла свой крестик. Он был старинный, серебряный, память о бабушке. Но возвращаться в роддом даже ради надежды найти его мне не хотелось – снова видеть эти стены! И к тому же я не знала, потеряла я его в роддоме или по дороге, так что где его теперь искать. И какое это все теперь имеет значение…
***
В больницу я поехала одна. Ване нужно было на работу, и я сама попросила его не отпрашиваться – мы же еще не знаем, есть ли ради чего. Мы вообще ничего не знаем. Я знала только одно – нет ничего страшнее этой неизвестности. Любая правда, самая ужасная, лучше этого постоянного сомнения, когда тебя качает от надежды к отчаянию и обратно с каждой секундой.
Врачи реанимации были сосредоточенны и суровы. Ко мне вышел заведующий и сказал, что надо оформить документы на ребенка, и эти слова прозвучали для меня музыкой – значит, она жива! Но он, видимо, увидев вспыхнувшую в моих глазах надежду, поспешил притушить ее: «ребенок в очень тяжелом состоянии, нестабильна, мы ничего не обещаем». На мой вопрос, что мне делать, ответил: «если умеешь, молись. А если не умеешь, все равно молись». Про молоко я, конечно, спросить забыла. На дочку, всю опутанную капельницами, мне дали посмотреть пять минут, и я вышла оттуда, как в тумане, пытаясь уцепиться сознанием за единственно реальное сейчас – оформление документов.
Странно мне было получать свидетельство о рождении ребенка, который все это время находился на волоске от получения