Три Л. Татьяна Буглак
когда – не очень. Вот и сейчас крики затихли и из соседней комнаты донёсся ещё обиженный, но намного более рассудительный голос: «Хорошо, возьму эту, но одену, когда захочу». Девушка снова улыбнулась и потянулась за «уличной» одеждой, краем уха слушая, как Лев Борисович объясняет, почему нельзя говорить «одену куртку». Сколько же у него терпения!
В парке было хорошо, особенно после мертвенного воздуха лаборатории, напоминавшей Лене виденные на практике больничные палаты для детей-лежачко́в. Клонящееся к западу солнце освещало мощные стволы дубов и вязов и серые стволики молодых клёнов, искрилось бликами на зыби небольшого пруда с кувшинками и впадающего в него ручейка. Лёшка, всё время проводивший в помещениях и не знавший настоящей природы, совсем забыв о том, что прижимает к груди тряпичного зайца, топал по траве, запрокидывал голову и рассматривал кроны деревьев, а потом, сев на корточки, застыл у какого-то невзрачного полевого цветка, следя за ползущим по листку жучком. Обычный ребёнок на прогулке, любопытный и восторженный. Только очень большой.
– Замаялись вы с ним. – Лена сидела на скамейке, подставляя лицо вечернему солнцу. Лев Борисович ласково взглянул на неё, с болью замечая, как девушка побледнела и похудела за этот год. Ей бы на пляж, а потом в кафе с друзьями сходить, развеяться. Но нельзя. И он отлично знал, почему, и надеялся, что она простит его.
– Нет, не замаялся. Лёша сегодня спокойный был, только перед прогулкой капризничать стал. А так весь день с книжками возился. Он уже бойко читает, как второклассник. Я отчёты лабораторий разбирал, приказы писал. С Лёшкой намного легче, чем… У тебя же их двенадцать, считая с этим оболтусом, а со мной – все тринадцать.
– Нет. – Лена повернулась к учёному. – Одиннадцать. Вас я считаю своим другом, а он… Он – не они. Может, пора домой? Ужинать надо, да и темнеет уже.
– Я сегодня воспользовался своим правом руководителя и распорядился накрыть стол во-он в той беседке. Как раз должны всё приготовить. Пойдём?
В беседке на самом деле накрыли праздничный стол с запечённой курицей (Лёшка, как и все дети, очень любил хрусткую корочку), яркими салатами, настоящим лимонадом и даже тортиком, на котором красовались шесть свечей: они одновременно символизировали шесть месяцев со дня рождения Лёшки и шесть лет его психологического возраста.
– А Митька куда сядет? – Парень оглядел беседку, в которой стояло всего три плетёных кресла.
– К тебе на колени, – улыбнулся Лев Борисович. – Он ещё совсем маленький, а ты уже большой. Ты должен его защищать и помогать ему.
– Хорошо. – Лёшка серьёзно кивнул. – А ты мне что подаришь?
– Скоро узнаешь.
Постепенно темнело, на дальних аллеях зажигались фонари, но беседка почему-то оставалась не освещена. Лев Борисович взглянул на слабо светящийся экранчик ко́ма: этот браслет-коммуникатор, настроенный на одного единственного владельца, заменял в центре привычные телефоны, служа одновременно и пропуском