Духота. Валерий Иванович Лапковский
войны с Гитлером мог в спецмагазине на воле получить синюю курицу, полкило сыра, мешочек гречки и ещё что-нибудь. Один раз в три месяца…
Диагноз, поставленный врачами после «побега в Америку», мешал судить бывшего студента. Поэтому следствие решило: гнать этапом в Херсон на экспертизу, чтобы психиатры вынесли вердикт – казнить или миловать?
Когда Стёпку и его приятеля доставили в областную клинику – дачный домик за оградой из колючей проволоки, – весельчак заметил, что молодой зэк опять угрюм. Он хлопнул парня по плечу:
– Не горюй… Прорвёмся!
И тут же, смеясь, уточнил:
– И вот на суд меня ведут,
А судьи яйцами трясут!
В дачном домике пребывал под наблюдением врачей Юра Тырышкин, семинарист. В чём крылся состав его преступления, никто из зэков не знал. Тырышкин забаррикадировался внутри себя, ни с кем не разговаривал. Часами бессмысленно пялился в окно, рассматривал в простенке между рамами клок жухлой ваты, дохлую муху, обгорелую спичку. Он оживал только после инсулинового шока, когда в проткнутую иглой вену вливали глюкозу, били по щекам, усаживали и совали в руки кружку сиропа. Глядя в расплавленный сахар, семинарист изрекал:
– Житейское море!
Рядом с Юрой катался по сдвинутым кроватям, кричал выходящий из шока интеллигентный юноша со светлыми усами:
– Я не хочу больше жить! Я не хочу больше жить!
Всех поступающих на экспертизу сперва сажали в ванну, отмывая тюремный загар. Две смазливые санитарки, как ни в чём не бывало, возились в душевой, когда краснеющего бывшего студента заставили раздеться донага, точно язычника, который предварительно должен очиститься, снять одежды и войти обнажённым в святая святых.
Впервые с ним так поступили перед тем, как законопатить в камеру предварительного заключения. Приказали несколько раз нагишом сесть-встать, дабы выяснить, не сыплется ли из дыр и пор его тела всякое добро: сконцентрированная в каплю десятирублёвка или крохотный карандашный грифель.
– Запиши, а то ещё скажет: «Золотой, украли!», – посоветовал один охранник другому, отбирая у арестованного нательный крест из меди. И тут же, словно с привязи сорвался:
– В партию нада, а не по церквям шататься!
Родственников вызвали в прокуратуру за вещами.
Пошла сестра.
Никогда она не посещала церковь и больше всего на свете интересовалась цветом губной помады. Но в прокуратуре демонстративно надела на себя крестик брата.
Оттопыренные уши следователя превратились в распущенный капюшон разозлённой кобры, готовой к прыжку:
– Мы ещё и до вас доберёмся!
Спустя четыре месяца молодой арестант обтёрся в тюрьме: мог добыть лишнюю миску полбы, сочинив «гоп-стопу» или «взломщику лохматого сейфа» речь для последнего слова на суде. Ему удалось совершить «мах на мах» с инженером, которому жена довольно часто, насколько позволял режим изолятора, носила передачи. Сменял пиджак на булку, шматок сала и двести граммов сливочного масла. Сало и булку уписал