Чумные ночи. Орхан Памук
Мингера он был назначен пять лет назад. Албанец по происхождению, он молодым человеком в силу случайного стечения обстоятельств попал в Египет, где его взяли работать во дворец хедива[89]. Там он выполнял самые разнообразные поручения, был секретарем, адъютантом, переводчиком (поскольку знал французский) и благодаря недюжинному уму быстро возвысился. Затем перебрался в Стамбул и стал служить непосредственно Османской империи, сначала состоял в должности мутасаррыфа, а потом дослужился и до губернаторского поста; получал назначения в Алеппо, Скопье и Бейрут. Пятнадцать лет назад благодаря хорошим отношениям с Кыбрыслы Камилем-пашой, который тогда первый раз стал великим визирем, Сами-паша вошел в правительство, а потом – по непонятной причине, так и оставшейся ему неизвестной, – был отправлен в отставку. После этого его назначали только на губернаторские посты в самых разных уголках империи. Сами-паша верил, что рано или поздно Абдул-Хамид простит ошибку, стоившую ему места в правительстве, снова призовет его в Стамбул и удостоит какой-нибудь важной должности. При каждом новом назначении он, как и всякий османский губернатор, то и дело переезжающий с места на место, объяснял это не тем, что плохо справлялся с прежней работой, а тем, что Абдул-Хамид еще не забыл о нем.
Когда Сами-паша стал губернатором Мингера, супруга не поехала с ним на остров. В последние годы постоянные переезды утомляли Эсму-ханым. Необходимость опять и опять ценою больших расходов и трудов обустраиваться на новом месте лишь для того, чтобы вскоре его покинуть, отравляла ей жизнь. В далеких городах, где порой и по-турецки почти не говорили, она чувствовала себя одинокой. На этот раз она сказала: «Да мы туда и доехать-то не успеем, как вас еще куда-нибудь назначат» – и осталась в Стамбуле. Однако пребывание Сами-паши на Мингере неожиданным образом затянулось на пять лет. Губернатор все сильнее страдал от одиночества и наконец сошелся с учительницей истории из греческого лицея, вдовой по имени Марика. Связь эта считалась тайной, однако догадывались и сплетничали о ней на острове очень многие.
Сами-паша составил и велел зашифровать телеграмму, в которой сообщал жене и двум замужним дочерям, что очень по ним скучает, но приезжать на Мингер им ни в коем случае не следует. Потом стал ждать, когда стемнеет. В окрестностях порта было полным-полно людей, жаждущих урвать билет на пароход и улизнуть с острова. Только когда площадь Вилайет обезлюдела, когда разъехались все экипажи, губернатор пробрался к задней двери и вышел на улицу. Пахло свежим конским навозом (Сами-паше, как и большинству жителей Мингера, нравился этот запах). Нерадивые, по обыкновению, работники городской управы еще не зажгли на главных улицах керосиновые фонари, но, если бы и зажгли, все равно в полутьме никто бы его не узнал. Спешили домой женщины с детьми, рядом с лавками и магазинами просили милостыню нищие, кое-кто из прохожих что-то бормотал себе под нос, вслух разговаривая с самим собой, брели своей дорогой старики с ослепшими от слез глазами.