Вот оно, счастье. Найлл Уильямз
этот человек, просиял всем своим обширным лицом.
– Кристи, – сказал Кристи.
– Кристи, – сказал Дуна, словно было это совершенно чудесно.
Я сидел в уголке у очага, в самом темном месте той комнаты, и разглядывал силуэт на пороге, вычерченный в дневном свете, какой не был еще солнечным – просто сияние после дождя. Позади той фигуры свет двигался, и капли дождя трепетали на дальних терновых кустах, и те казались усыпанными жемчугом или рождественскими огоньками в апреле. Думал же я так: вот какова она, Фаха. Думал же я так: в этом человеке нет и малейшего проблеска оторопи из-за того, что видели его нагим, и пусть не умел я выразить этого в словах, нечто переменилось. А затем Суся – то ли в подтверждение неписаного характера керрийцев, то ли собственной непроницаемой натуры – вытерла руки о посудную тряпицу, оставила ее у мойки и, сложив руки на груди, произнесла:
– Раненько вы.
В тот миг растерянности и восторга Дуна осознал, что Суся этого Кристи ждала и не усохло от сорока лет брака чудо Анье О Шохру.
Ключевое знание о Дуне состояло в том, что он обожал байку. Верил, что люди располагаются внутри повести, у которой нет конца, поскольку рассказчик начал ее, о концовке не задумываясь, и даже после десяти тысяч сказок к тому, чтоб отыскать развязку, на последней странице не приблизился. Байка – суть жизни, и, осознавая себя внутри нее, чуть легче выносить горести и невзгоды и полнее радоваться всяким поворотам, какие возникают попутно. Дуна шагнул в сторону, пока Суся пялилась на гостя, и брякнул:
– После Пасхи, говорили.
Гость пожал плечами.
– Я раненько, – сказал он, словно сам не хозяин был своему появлению.
– Комната наверху, на чердаке. На двоих вам будет с нашим внуком, мы его не ждали, но он тут, – сказала Суся. – Надолго ли – не ведаем.
Подтекст я уловил, но не обиделся. Кристи все нипочем.
– Постель… простая, – сказала Суся.
– Любая постель хороша.
– Постояльцев у нас не бывало. – Она смотрела на него без выраженья, за круглыми линзами глаза огромны. – Расценок не знаю.
Лицо у него сморщилось. Если глядеть ему в глаза, сходило за улыбку.
– В графстве Мит платил три фунта в неделю.
– Вас грабили.
– Есусе, как есть, – подтвердил Дуна и провел ладонью себе по макушке.
– Туалета нет у нас. Электричества тоже. Пятьдесят шиллингов в неделю. – Суся осваивала навык торговаться себе в убыток. – Будете уезжать домой на выходные – тридцать пять шиллингов в неделю. У нас свои яйца и черный хлеб, расход у меня выйдет только на мясо.
– Никакого мне мяса, – сказал Кристи. – На это расхода не будет.
Суся не поняла, то ли он отказывается от мяса, чтоб постой вышел подешевле, то ли чтоб стряпня оказалась попроще.
– После субботы будет мясо.
– Не для меня, – сказал он.
К слову, в те времена – возможно, оттого, что желудки помнили тяготы войны, а может, в памяти