Левая сторона души. Из тайной жизни русских гениев. Евгений Николаевич Гусляров
берёт его руку и на лице её изображается ужас.
– Не смею сказать, – произносит она по-русски.
– Полноте, Александра Филипповна, над тем, кто смеётся над предсказаниями, они не исполняются, – говорит Чертов.
– Дай-то Бог. Все-таки рекомендую вам опасаться следующего четверга. Вам грозит этот день гибелью. Попытайтесь избежать её…
Всё это гадалка говорит, вернув себе тон бесстрастной прорицательницы, читающей в книге судьбы. Акцент её, который одолевает она с усилием, помогает ей в этом.
– А сегодня уж вторник на исходе. Каламбур-с получается, это что ж, вы мне всего два дня жизни отпускаете? Нехорошо с вашей стороны, Александра Филипповна, – пытается сохранить бодрость духа Чертов, но настроение у компании уже, конечно, не то.
Желающих гадать больше нет.
Молодые люди уходят от питерской ведьмы в смущении.
Запирая за ними дверь, лишь цинический Якоб отвешивает шуточку:
– Вы бы, господа, оставили мне по целковому, коли гадание исполнится, так помянуть будет на что…
Он хохочет. Однако это веселье его остается неразделённым. Даже и капитан Чертов не находится что сказать…
…Вновь из темноты выступит смеющийся июньский рассвет. Золотые косые столбы утреннего света, пробившиеся сквозь узорные прорехи в кронах огромных парковых дерев. Ворох ромашек в руках румяного круглолицего лицеиста Дельвига…
Дуэльными скандалами, как мы знаем теперь, Пушкин искушал судьбу, во многих деталях пересказанную ему наперёд питерской ведьмой.
Кроме того, как верно замечают знатоки жизни великого поэта, взгляд на дуэль, как на средство защиты своего человеческого достоинства развито было у него слишком. Особенно замечателен этим кишиневский период его биографии, изобильный всякого рода рискованными стычками.
«В кишиневский период, – отмечает исследователь, – Пушкин оказался в обидном для его весьма уязвимого самолюбия положении штатского молодого человека в окружении людей в офицерских мундирах, уже доказавших на войне своё мужество. Так объясняется преувеличенная щепетильность его в этот период в вопросах чести и почти бретёрское поведение».
Впрочем, всё это было унаследованным от недавней эпохи. Это тоже надо учитывать, если мы попытаемся слишком строго судить Пушкина в некоторых его дуэльных историях. Николай Страхов так писал о временах, бывших совсем ещё недавно, когда гордая забота о чести приняла размеры фантастические и абсурдные:
«Бывало хоть чуть-чуть кто-либо кого по нечаянности зацепит шпагою или шляпою, повредит ли на голове один волосичек, погнёт ли на плече сукно, так милости просим в поле… Хворающий зубами даст ли ответ в полголоса, насморк имеющий скажет ли что-нибудь в нос… ни на что не смотрят!.. Того и гляди, что по эфес шпага!.. Так же глух ли кто, близорук ли, но, когда, Боже сохрани, он не ответствовал или недовидел поклона… статошное ли дело! Тотчас шпаги в руки, шляпы на голову, да и пошла трескотня да рубка!..».
Так действовали нахватавшиеся верхушек европейских