В ожидании наследства. Страница из жизни Кости Бережкова. Николай Лейкин
в месяц и зовет ехать с собой. В оперетку зовет. Надя затем и приходила ко мне, чтоб посоветоваться. «Что я, – говорит, – тут в Петербурге получаю?
Семьдесят пять рублей в месяц. Положим, – говорит, – с будущего месяца за мой успех мне здешний антрепренер обещал сто двадцать пять, но ведь это все не то, что пятьсот». Разумеется, я ее уговаривала остаться в Петербурге, но она хочет ехать.
Костя вспыхнул и ударил кулаком по столу.
– Никуда я ее не пущу! Ни за что не пущу! – крикнул он.
Шлимович улыбнулся и молча покачал головой, но Лизавета Николаевна отвечала:
– А как вы ее не пустите? Разве у вас с ней контракт? Вздурит девчонка да и уедет. Она вон какие речи говорит:
«Что мне, – говорит, – Петербург? В провинции-то люди еще богаче. Там я себе такого медведя найду, что и…»
– Не уйдет она, никуда не уйдет! – горячился Костя.
– Конечно же, если можете ее удержать, то лучше удержать. Ведь вы к ней все-таки привыкли.
– Я без нее жить не могу, – проговорил Костя и слезливо заморгал глазами.
– Но ведь надо все ее прихоти исполнять, – продолжала Лизавета Николаевна. – Я, разумеется, говорила ей, что с милым рай и в шалаше, но она не внимает. Только и толкует, что, мол, пока молода, по тех пор и пожить. У ней такой расчет, кроме того, что здесь она за сто двадцать пять рублей служит, а там будет служить за пятьсот, здесь она в «Увеселительном зале», а ведь это все-таки не настоящий театр, а там она будет в настоящем большом театре.
– Конечно, там более на виду, – проговорил Шлимович. – Настоящая актриса, пятьсот рублей жалованья…
Карьера… Там ей цена вдвое будет.
– Неустойку даже хочет заплатить здешнему антрепренеру и ехать, – доколачивала Костю Лизавета Николаевна. – Ведь у ней контракт с антрепренером и при этом неустойка.
– Никуда она не поедет, – бормотал Костя дрожащим голосом.
– Ну, то-то… Примите меры. Скажем так, что, может быть, насчет пятисотенного жалованья она, может быть, и привирает, актрисы любят приврать насчет этого, но все-таки она мне говорила, что хочет ехать. Главное, ей интересно, что в настоящий театр.
– Рублей триста в месяц ей можно дать. Я удивляюсь, как антрепренеры до сих пор зевали, – проговорил Шлимович.
Костя молчал и кусал губы.
– Кушайте же жаркое-то. Что ж вы не кушаете? – угощала его Лизавета Николаевна.
– Не могу, Лизавета Николаевна, не могу.
– Ведь больше ничего нет.
– Кусок в горло не лезет. Мерси… И отпустите меня, бога ради, поскорей домой.
– Ну, идите… Бог с вами. Какой вы непоседа!
Встали из-за стола.
– И при дяде надо быть… и при Наде надо существовать… Просто беда… – чуть не плакал Костя.
Шлимович и Лизавета Николаевна вышли его провожать в прихожую.
– Устройте мне, пожалуйста, Адольф Васильич, чтобы поскорее продать остальные-то музыкальные инструменты, – просил Шлимовича Костя.
– Хорошо, хорошо, похлопочу. Ведь надо покупателя