Гаргантюа и Пантагрюэль. Франсуа Рабле
говорит монах, – обедни, утрени и вечерни, хорошо отзвоненные, наполовину отслужены.
– Они бормочут себе под нос многое множество всяких житий и псалмов, которых сами не понимают. Отчитывают десятками «Отче наш» вперемежку с длинными «Богородицами», не вникая в смысл и не думая. Я называю это насмешкой над богом, а не молитвою. Помогай им бог, если они молятся за нас, а не из страха потерять свои хлебы и жирные супы. Все истинные христиане, всех состояний, во всех местах и во всякое время молятся богу, и дух молится и предстательствует за них, и бог посылает им свои милости. Таков и наш добрый брат Жан. Поэтому всякий желает иметь его в своем обществе. Он – не ханжа, не ходит в лохмотьях, честен, весел, решителен, хороший товарищ; он работает, трудится, защищает угнетенных, утешает скорбящих, помогает страждущим, стережет сады аббатства.
– Я, – говорит монах, – делаю еще больше. Справляя заутрени и панихиды на хорах, я в то же время делаю тетивы для лука, полирую стрелы для арбалетов, делаю сети и сачки для ловли кроликов. Я никогда не бываю праздным. Ну, а теперь выпьем! Выпьем! Дай-ка фруктов! А вот каштаны из Эстрокского лесу, со свежим добрым винцом. Эй, вы там! Вы еще не развеселились! А я, ей-богу, пью из каждого брода, как лошадь сборщика!
Гимнаст сказал ему:
– Брат Жан, оботрите каплю, что у вас висит на носу.
– Ха-ха! – сказал монах. – Разве я могу утонуть, если я по нос в воде? О нет, нет! А почему нет? Ибо вода выходит из носа, а не входит в нос, потому что он защищен виноградом. Друг мой, друг мой! Будь у кого зимние сапоги из такой кожи, он бы смело мог в них ловить устриц, потому что они никогда не промокают.
– Почему, – спросил Гаргантюа, – у брата Жана такой красивый нос?
– Потому что, – отвечал Грангузье, – так было угодно богу, который творит нос по таким формам, согласно своему божественному замыслу как горшечник отливает свою посуду.
– Потому, – сказал Понократ, – что брат Жан попал раньше других на ярмарку носов. Он и выбрал себе нос покрасивее и побольше.
– Поехали! – сказал монах. – Согласно истинной монастырской философии, это потому, что у моей кормилицы груди были мягкие: когда я ее сосал, мой нос уходил в них, как в масло, и там поднимался и рос, как тесто в квашне. А у чьих кормилиц груди твердые, те выходят курносыми. Ну, веселей, веселей, ad formam nasi cognoscitur ad te levavi[114]. Я варенья никогда не ем. Паж! Влаги! И также – жаркого!
ГЛАВА XLI. Как монах усыпил Гаргантюа, и о его часослове и требнике
Кончив ужинать, стали совещаться о неотложных делах, и было решено около полуночи выйти на разведку, чтобы выяснить дозоры и бдительность врагов, а пока же решили отдохнуть немного, чтобы быть свежее. Но Гаргантюа не мог уснуть, как ни старался. Тогда монах сказал ему:
– Я никогда так хорошо не сплю, как за проповедью или за молитвою. Умоляю вас, начнем вместе семипсалмие, – увидите, что вы сейчас же заснете.
Эта выдумка очень понравилась Гаргантюа, и при начале первого псалма, на словах «Beati quorum»[115], заснули
«По форме носа он узнает, что я поднимал его к тебе».
«Блаженны, иже…»