Пушкин жив. Сборник
он находится в нашей жизни, как родной и близкий человек, например, бабушка. Ведь ребёнок ещё не осознаёт, кто такая бабушка, откуда. Просто знает, что она всегда рядом.
Взрослея, человек в любой жизненной ситуации встречается с Пушкиным, и это действительно так.
Ведь только настоящий друг может глубоко понять душевные переживания влюблённой девушки:
«… Я к вам пишу – чего же боле?
Что я могу ещё сказать?»
А какой женщине и поныне не хочется слышать сердечные признания —
«Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты,
Как мимолётное виденье,
Как гений чистой красоты…»?
Сокровенные для меня обращения «любезная калмычка» и «друг степей калмык» – это национальная гордость нашего народа и взаимная любовь к Александру Сергеевичу. Народ в целом, каждая семья и отдельный человек в Калмыкии горячо любят Пушкина. В нашей республике трудно найти поэта, который не откликнулся бы собственными стихами на пушкинские «калмыцкие нежности».
Думая о Пушкине, непременно хочется признаться ему в любви и поблагодарить:
Зазвучат наши степи ковыльные, вторя
Красоте твоих рифм, достигших небес.
Табуны лошадей в гривах вольную волю
Принесут, столь желанную, Гений, тебе.
От любезной калмычки – улыбку нежную,
Взор сегодня её уже вовсе не дик.
Благодарность потомков, как ширь безбрежную,
За увековеченное – «друг степей калмык»[2].
Говорят, что у каждого человека и у каждого поколения свой Пушкин.
Вот как вспоминал русский писатель Иван Бунин о гении Пушкина, который был для него кумиром, ориентиром в творчестве и символом России:
«„Каково было вообще его воздействие на вас?“ Да как же это учесть, как рассказать? Когда он вошёл в меня, когда я узнал и полюбил его? Но когда вошла в меня Россия? Когда я узнал и полюбил её небо, воздух, солнце, родных, близких? Ведь он со мной – и так особенно – с самого начала моей жизни. Имя его я слышал с младенчества, узнал его не от учителя, не в школе: в той среде, из которой я вышел, тогда говорили о нём, повторяли его стихи постоянно. Говорили и у нас, – отец, мать, братья. И вот одно из самых ранних моих воспоминаний: медлительное, по-старинному несколько манерное, томное и ласковое чтение матушки: „У лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том…“, „Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной…“
В необыкновенном обожании Пушкина прошла вся её молодость, – её и её сверстниц. Они тайком переписывали в свои заветные тетрадки „Руслана и Людмилу“, и она читала мне наизусть целые страницы оттуда, а её самоё звали Людмилой (Людмилой Александровной), и я смешивал её, молодую, – то есть воображаемую молодую, – с Людмилой из Пушкина. Ничего для моих детских, отроческих мечтаний не могло быть прекрасней, поэтичней её молодости и того мира, где росла она, где в усадьбах было столько чудесных альбомов с пушкинскими стихами, и как же было не обожать и мне Пушкина
Татьяна Бадакова. «Пушкину».