Клятва Маат. Алексей Шашок
Великий Нил окрасился беловатым цветом. Все это я замечал сквозь полузакрытые глаза – усталость давала о себе знать, мне необходим крепкий сон, но с таковым я расстался уже очень давно, и ночь зачастую проходила, как сменяющие друг друга картинки сна и яви. На месте моего ночлега расположился добрый слой сена и ткань, призванная служить мне покрывалом, и… две небольшие чашки. Взяв одну из них и поднеся поближе, я почувствовал слабый винный запах и улыбнулся. В это время ко мне подошел Рамас с бутылкой в руках. Я догадался о содержимом этой бутылки.
Место, где мы с Рамасом устроились, служило небольшим балконом, заставленным большим количеством пустых бочек. О их назначении было несложно догадаться, учитывая нескрываемое пристрастие Рамаса к вину. Бочки стояли таким образом, что образовывали небольшой коридор, где мы спокойно сидели, свесив ноги за пределы балкона.
Семья Рамаса уже спала, поэтому мы старались говорить вполголоса. Иногда на кухне слышались шаги, но они сразу растворялись в ночной тиши.
Первые две чашки вина мы выпили, не произнеся ни слова, лишь иногда переводя взгляд с рук, державших опустошенные чаши, на пустыню, остывающую после жаркого дня. Наливая третью, Рамас первый прервал молчание:
– Долго ты живешь, словно пустынный обитатель?
Рамас уже во время ужина был довольно хмельной, а сейчас, добив себя еще двумя порциями вина, окончательно стал пьян.
– Около двух лет, – ответил я, отодвигая от себя недопитую чашу.
Прежде чем ответить, старик залпом опустошил налитую до краев чашку и отставил от себя почти пустую бутылку. На глаза мне бросилась надпись, служившая своеобразным украшением. Прищурившись, я заметил, что на ней была нанесена гравировка, изображавшая имя Рамаса. Она подчеркивала принадлежность созданного вина ему самому. Авторская надпись, дающая понять любому – «это вино было сделано мной, и я этим горжусь». Только нигде в деревне я больше не видел бутылок с подобной надписью.
– Два года срок немалый. И сколько же еще продлятся твои скитания? – старик приподнял бровь, ставя доказательства правильности моей мести персидским воинам в факт юношеского необузданного пыла.
Прежде чем ответить, я подумал, и мне на глаза попался загон с животными, за которыми приглядывал Кабу.
В самом центре загона на длинной привязи, пытаясь порвать сдерживающую его веревку, бродил здоровый бык. Старался он плохо, ведь одного хорошего рывка такой силы хватило бы переломить и палку, к которой был привязан. С каждым новым рывком бык обходил вокруг колышка, постепенно обматывая привязь вокруг него. Медленно, обдумывая каждый шаг, животное в конечном счете обмотало колышек на столько, что едва хватало места пошевелить головой. Понимая безвыходность ситуации, бык начал трясти головой, стараясь порвать, взявшую в плен веревку. Но безрезультатно. Животное не могло понять, что иного выхода нет, и продолжало тупо бороться с крепким противником, хотя выход был на поверхности – обойти колышек в противоположную сторону и освободиться. Я поставил себя на его место.