Птицы в небе. Татьяна Тихонова
Одноглазый так вас разукрасил? – удивился Игнатьев.
Хельга, поняв, что Саша не нажаловалась, снисходительно улыбнулась, она вся словно размякла, подобрела.
– Ну, кто его знает, может, пока вязали, – неопределённо протянула она. – Да! Ужин скоро будет готов.
Степаныч расхохотался, любуясь Хельгой.
– Ох, тебе бы на сцену, Хэл! Цены бы тебе не было! – сказал он, растроганно утирая слезу.
Та дёрнула плечом, краешком губ улыбнулась ему и скрылась за перегородкой.
Здесь она не сказала ни слова. Взяла нож, выхватила самую крупную картофелину и принялась её чистить, встав рядом с Сашей. Делала она это быстро и умело. Мельком глянула на кусок солонины, мокнущий в воде.
– Воду нашла? – буркнула она так, словно ответ ей не требовался, и без перехода всякого добавила: – Я, когда пьяная, дурная бываю.
Саша молчала. Воду она нашла в углу, кран торчал прямо в стене.
– Но ты не думай, что я извиняюсь.
– Не думаю.
– Вот и хорошо.
– Куда мы столько картошки варить поставим? Печка махонькая.
– Так на печке верх снимается, а там решётка, – удивилась Хельга и рассмеялась, сдув прядь волос, упавшую на лицо, – здесь вообще было всё о-о-очень продумано. Это же Дима! Если бы не пожар…
Хельга сказала очень по-свойски это «Дима», Саша задумчиво покосилась на её довольное смуглое лицо и опять промолчала.
Они уткнулись в картошку, каждая думала о своём. Между ними торчали две ощутимо болезненные шишки у каждой на лбу, сам, собственно, Игнатьев, и много чего ещё, но обеим некуда было больше идти.
10. Петля на шее
Подкинув дров в печь, Игнатьев принялся освобождать полки на стеллажах. Полки были около метра в ширину и метра два в длину. Потом он выдвинул длинный сварной ящик на колёсах из-под нижней полки и стал вытаскивать оттуда тюфяки, одеяла и подушки.
– Сколько у вас тут добра, – сказал Афанасий Степаныч, который, подняв кружку с огарком, осматривал трубы под потолком.
Игнатьев усмехнулся криво и поморщился. Рану в голове ощутимо саднило, тюкало и тюкало надоедливо.
– Хельга и Саша могут лечь на топчане, там удобнее. Но не думаю, что они уживутся вместе, – проговорил он.
– Это да, сомнительно, – усмехнулся Афанасий Степаныч.
Игнатьев надавил на рычаг, торчавший сбоку от стеллажа. Деревянная обшивка стены за стеллажом отъехала в сторону, открыв тёмную нишу, и стеллаж въехал туда на всю свою глубину. Деревянная панель опять задвинулась, оставив неширокий проход к кроватям.
Всего получилось шесть спальных мест, два из которых были скрыты в нише.
– Что-то Одноглазый долго не возвращается, – сказал Степаныч.
– Да не вернётся он, – Игнатьев остановился, оглядывая проделанную работу, – ну вот, как в ночлежке у Мохова.
– Кстати, он приспрашивался тут о вас в доках, – Степаныч сел на одну из кроватей и привалился к стене, блаженно вытянув ноги.
– Я боялся, что он опять пошлёт своих, но нет, – Игнатьев тоже сел рядом и тихо сказал: – Испугался я, Афанасий