Мои воспоминания. Брусиловский прорыв. Алексей Алексеевич Брусилов
большие стада быков пасутся за северным фронтом Карса. Туда была отправлена бригада кавалерии, состоящая из Тверского полка и, кажется, казачьего Горско-Моздокского.
Скота мы не встретили, но зато встретились с производившим вылазку из Карса турецким отрядом, состоявшим из пехоты, артиллерии и кавалерии. Турецкая пехота цепями начала наступать на нас. Наш полк спешился и открыл по ним ружейный огонь. Тогда турки открыли и орудийный огонь. У нас появились убитые и раненые офицеры и солдаты. Ввиду наличия перед нами значительных турецких сил приказано было отступать, посадив спешенные части опять на лошадей.
Я ехал за своим полковым командиром, шагах в десяти от него, как вдруг со страшным воем неприятельский снаряд упал между командиром полка и мною и разорвался. Лошадь полковника Наврузова сделала большой скачок, оборвав все четыре повода, и понесла его, врезавшись в третий эскадрон, где ее и словили. Моя лошадь от испуга опрокинулась навзничь, и я вместе с нею упал на землю. Затем она вскочила и ускакала, я же остался пеший.
В это время весь наш отряд тронулся рысью, и я, чтобы не попасть в плен, побежал по пахотному полю. Когда я увидел моего трубача, изловчившегося поймать мою лошадь, я несказанно обрадовался, быстро вскочил на нее и понесся догонять свое начальство. На этом, собственно, и кончился наш бой с турками, вернувшимися обратно в Карс.
Постепенно Карс охватывался нашими войсками, и скоро мы его обложили со всех сторон. Вскоре подвезли осадную артиллерию, и началась первая осада крепости.
Время это для нас было очень беспокойное. Ежедневно турки делали вылазки; тогда кавалерию вызывали вперед, и мы должны были на рысях в разомкнутом порядке доходить, под сильным артиллерийским огнем, до ближайших фортов, никогда не сталкиваясь с неприятелем, теряя людей, и возвращались домой.
Помнится мне следующий случай. Некий майор Артадуков, увидев неприятельскую батарею, стоявшую на открытом поле, развернул свой дивизион и, бросившись на нее в бешеную атаку, прогнал ее. Но доскакать до нее вплотную не смог, так как перед батареей оказалась громаднейшая балка с очень крутыми берегами, по которым он спуститься не мог. Увидев, что батарея удирает и, таким образом, цель достигнута, он скомандовал: «Повзводно налево кругом!»
Во время этого поворота крепостная граната из Карса попала во взвод эскадрона, причем убило лошадей всего взвода, но ни одного человека не ранило. Граната, ударив по голове правофланговой лошади и спускаясь ниже, последней лошади во взводе оторвала копыто. Я никогда более такого случая в жизни не видал.
Этим 2-м взводом 2-го эскадрона командовал семнадцатилетний вольноопределяющийся Р. Н. Яхонтов[13], брат моей второй жены, который получил за это дело Георгиевский крест. Мне пришлось молодым офицером начинать воевать рядом с ним и закончить свои боевые подвиги старым генералом в Германскую войну 1914–1917 гг., имея его у себя в штабе
Яхонтов был удивительно чистой души, скромный и тихий человек. Прожил он 66 лет, и никто никогда не слышал, чтобы он с кем-нибудь поссорился или на него кто-либо серьезно сердился. Его любили и старые и молодые. Выйдя в отставку, он продолжал жить в Царских Колодцах и, будучи старым холостяком, был окружен громадной полковой семьей. И не только в полку, но и среди поселян он был любим. Кроме книг и токарного станка, его страстью была охота.
Охотники всего Кавказа хорошо его знали и любили, так как вместе с ним исходили и изъездили все дебри, самые глухие и непроходимые места в горах и лесах. Историю Кавказа, нравы и обычаи, поверья и легенды множества народностей, его населяющих, он знал удивительно. Беседа с ним была крайне интересна, так как он был очень остроумный, наблюдательный и всегда добродушно-веселый собеседник. В революционные годы присутствие его было для меня большим утешением.
Он был мистиком. Близость верований и убеждений, общие воспоминания, твердость его духа делали наши беседы большой для меня отрадой. В 1920 году он сильно болел, буквально погибая от истощения. Он провел в своей жизни три войны: Турецкую 1877–1878 гг., Японскую – 1904–1905 гг. и Германскую – 1914–1917 гг., у него было много боевых наград и отличий, но так страдать от голода и холода, как в Москве в 1918–1920 гг., ему раньше не приходилось.
У него в комнате в эти зимы бывало до 4° мороза. Тогда нам всем бывало худо. Это, конечно, и отозвалось на нас всех, но меня лично несколько лучше питали, так как многие друзья делились со мной куском хлеба. Яхонтов служил в Главкоже, в канцелярии Главного военно-инженерного управления, наконец, покойный друг наш Дмитрий Николаевич Логофет перед самой своей смертью устроил его в Туркпредставительство по конной части. Слабый, больной, исхудавший, он в лютые зимы тащился ранним утром на службу, добросовестно работал и иногда возвращался домой, усталый и измученный, в 6 и 7 часов вечера. Когда со службы его сократили, он был страшно потрясен.
Начались хождения и часовые ожидания в очередях, в профсоюзе, на бирже труда и т. д. Не стало сил, и он, жестоко страдая от грудной жабы, туберкулеза легких и расширения сердца, скончался. Для меня и моей семьи это была тяжелая потеря. После моих братьев и сына это был мне самый близкий человек. Последнюю услугу он оказал мне, начертив для меня две карты галицийских битв. Какое горячее участие принимал он во всем, касавшемся моих военных дел и лично меня, видно из его писем к сестрам с войны. При жизни я его любил, но мало ценил, и теперь только это сознал. (Примеч. авт.)