Бездна твоих страхов. Герман Шендеров
хозяйка гневно шикнула:
– Ничего ты не знаешь! Пока ты, с винтовкой, в окружении товарищей воевал, мы умирали беззащитными!
Этот сиплый выкрик, казалось, стоил Зорице всех её сил. Опустошённая, она продолжила рассказ, будто вещала на сцене театра:
– Дети кричали, плакали, а усташи шли от одного к другому, перерезая глотки, разбивая хрупкие их черепа о деревья. Младенцам они просто откручивали головы и пинали их в сторону убитых горем матерей. Мужчины, защитники, опора и надежда – вы ушли подчиняться приказам. Некому было за нас заступиться. Лишь дети, женщины да старики… Дьявол ставил нас на колени, приказывал принять его веру. Мы целовали его кастрированный крест, а следом…
Зорица расплела шаль на тонкой старческой шее, демонстрируя глубокий рубец со вспухшими краями – след от клинка.
– Безносая не захотела меня прибрать – знала, видать, что хоронить остальных будет некому. Этот дьявол в облачении капеллана даже не скрывал своей сути – он говорил «Нам нужны не ваши тела, но ваши души!» Их он пожрал, переварил, выплюнул и оставил там, вместе с трупами.
– Зорица, при всем уважении, мы знаем, что здесь произошло, это вовсе не меняет… – попытался перебить Тадеуш.
– Меняет, – сухо, будто проколотая шина, прошептала хозяйка, – Палачи осквернили, испоганили это место, пустили дьявола потоптаться на нашей земле. Изо дня в день, три года я ходила на этот самозваный погост и копала-копала-копала… До кровавых мозолей, от рассвета и до заката. И каждое утро видела выкопанные то тут, то там головы и руки – без глаз, без пальцев. Обглоданные, мокрые, ещё в слюне и сукровице.
– Животные же… – предположил было фельдшер, но старуха бросила на него испепеляющий взгляд выцветших глаз, и тот замолчал.
– Не пойдёт зверь в такое место, проклятое и гиблое. Почва от крови красная, небо от дыма чёрное, – нараспев пришёптывала Зорица, будто погрузившись в какой-то транс, – Не зверь это – нечисть кладбищенская, из земли повылезла, как грибы ядовитые, из душ неотпетых да неоплаканных. Младенчики некрештеницами стали, вьются голодными воронами. Бабы, чьих детей из брюха вырезали, в богинок превратились. Взрывают землю обломанными ногтями неупокойники, родных своих ищут. Хрустят косточками упыри, неосвященную плоть доедая. И людям там делать нечего – лишь упырям там и место.
Речь ее подействовала на всех по-разному. Фельдшер, откровенно скучая, ожидал, пока старуха выговорится. Горан истово перекрестился и что-то неразборчиво прошептал. Казимир же вскочил, едва не опрокинув скамью, и бросил гневно:
– Плевать я хотел! Пока мы здесь лясы точим, мой Сречко… – он замолчал, боясь произнести то, что само рвалось с губ, – Я выхожу. Вы со мной?
– Мальчику может потребоваться медицинская помощь, – сказал фельдшер, отставляя кружку в сторону, – Вы ведь для этого меня позвали, так? Я готов.
– А ты? – обратился к бородачу Казимир.
– Божий человек не откажет ближнему в помощи, –