Дорога на Старобалык. Были и небыли о людях и маленьких чудесах. Сергей Владимиров
сила!
– Инфекция в тебе!
– На какие хоронить-то будем?!
– Небось и завещание не писал?!
– На дочь мою плевать, значит?!
– Ты же умный мужик!
– Корову хотели купить! А что теперь?!
– Мы за Олькой присмотрим!
Вскоре Витёк сдался.
Везти в город на своей «копейке» Татарин отказался наотрез.
– Витя, не доедем, задний мост на ладан дышит. До электрички подброшу. Как на крыльях долетим!
Потом Татарин ухмылялся и все время подмигивал тестю и бабе. Иваныч жал Витьку здоровую руку. Баба собирала пакет с бельем, вилками-ложками-кружками, бритвой, какой-то снедью.
Еще через полчаса Витёк стоял на перроне у покосившегося деревянного вокзальчика. Электричка звала открытыми дверями. Татарин совал билет.
– Давай, дорогой, – скалится Татарин щербатой улыбкой, – возвращайся здоровым совсем! Мы тебя все ждать будем.
– Угу, – только и промямлил Витёк. И вот уже он в почти пустом вагоне сидит на жесткой деревянной скамейке у окна. Электричка дергается и медленно набирает скорость.
«Почему Татарин билет купил?» – подумал Витёк. – «Баба мне денег не дала, а Татарину доверила, меня отправить. Нормально?»
Он точно знал, что у бабы оставалась целая тысяча на хозяйство, которую он сам ей и вручил после того, как подкалымил на уборке снега. Билет на электричку – пятьдесят рублей. Какую-то мелочь в карман ссыпала – на метро в городе. Остальные – зажала. Мужик в больничку, значит денег ему не надо? А кто деньги заработал? Иваныч? Татарин? Хоть бы поделилась поровну!
На самом деле, по поводу денег Витёк не очень переживал, поскольку на уборке снега закалымил он целых три тысячи, две из которых сейчас под обложкой паспорта спрятаны. Но баба-то про это не знала, и было Витьку обидно. До самого города.
Городская привокзальная площадь встречала весенним морозцем, густым беляшным духом, суетой.
Витёк совсем уже было направился к метро, но вдруг притормозил. Он очень ясно представил, как приедет в больницу, будет час, а то и дольше, сидеть в переполненном приемном покое. Потом у него заберут на хранение вещи, переоденут в казенное и отправят в палату, а то и сразу в руки мясника-хирурга, который будет долго ковырять в ране чем-нибудь острым и блестящим. Будет жутко больно.
Затем койка, пресная и безвкусная больничная еда. Покурить не выпустят, выпить не дадут ничего кроме лекарств, и обязательно соседи по палате будут храпеть, пускать ветры, рассказывать никому не интересную ерунду.
«И никто даже навестить не приедет», – затосковал Витёк. – «Баба на хозяйстве. Про тестя, или Татарина и говорить нечего. Друзьями толком не обзавелся, так – одни собутыльники. Будут меня живодерить, и никто не пожалеет, не ободрит, слова ласкового не скажет».
Витёк так расстроился, таким одиноким себя почувствовал, что сам не заметил, как оказался в цокольной привокзальной забегаловке, почти