Четвёртое измерение. Ирина Некипелова
света, открылось ему знание, которое до сего момента было от него скрыто, спрятано в глубине миров. Явлены были ему бренное его существование, и злость, что царила в его душе по отношению к людям, и пустое время, проведённое за бутылками. А затем было ему показано, как всё могло бы быть, не соверши он тех или иных поступков, каким он мог бы стать, если бы не потратил жизнь на сплетни, зависть и пьянство. Тёмное сожаление ощутил в себе Аристипп. И тут же почувствовал, что душа его не обречена на безмолвие, не поставлен на ней крест – есть ещё надежда.
Тут тело его рухнуло вниз. Души, окружавшие его, затолкались и зашептались:
– Эй, там, новенький, полегче! – скорее, не услышал, а воспринял Аристипп.
Он почувствовал эманации, исходящие от присутствующих.
– Да я чего? Я ничего! – пронеслось у него в голове. Но это «ничего» услышали все.
– Все вы такие… – заскрежетала старуха справа.
– Да я! Да я… – мыслей для оправдания не хватало.
– Не обращай внимания, – зашелестел кто-то слева, – у всех здесь одна участь.
– И что же будет дальше?
– Дальше? Здесь будешь, пока не наступит покой. Пока душа твоя не успокоится.
– А долго ли ждать?
– У каждого свой срок.
Шелест замолк.
– А как узнать-то его, срок этот?
Ответа не последовало.
Аристиппа постигло глубокое уныние. Кто-то где-то шуршал, кто-то шептал, слева вздыхали, но всё это не было направлено на него, просто он улавливал всё, что исходило от других душ, и передавал им взамен свои мысли. И все они вместе были единой сетью связанных источников информации, никуда не уходящей, не уничтожающейся и не уничтожимой, не растворяющейся и не растворимой в небытии.
Сомнения и сожаления снедали Аристиппа. Тишина оглушала его, разрушая его сердце. Но вдруг ему начали слышаться невнятные голоса, тихий гул усиливался и стал распадаться на отдельные звуковые дорожки. Аристипп уже различал чьё-то бормотание, стоны и даже отдельные слова. Слова складывались во фразы, и Аристиппу стали открыты тайны других людей, их горести и радости, муки и страдания. И так ему становилось больно от этого, что сознание его мутилось и рвалось.
Теперь Аристипп знал, какие судьбы были уготованы другим людям, но их осмысление становилось всё более и более туманным, а мысль концентрировалась на той судьбе, что была самой важной, – его судьбе. Каждое событие его жизни представало перед ним вновь и вновь, обрекая его на жуткие мучения, ядерной кислотой разъедавшие его душу. Но были и приятные воспоминания, которые, когда приходили, наполняли его лёгкостью, и тогда он будто приподнимался над другими душами. А потом вновь опускался. Но и другие души не были неподвижными. Они то приподнимались, то опускались – видимо, и через них проходил поток воспоминаний. Вот он, ад. И вот он, рай. Всё в одном месте. И у каждого свой ад, и рай тоже свой.
И вдруг пространство снова будто разорвалось, с треском и хрустом,