Фарамунд. Юрий Никитин
как выплеснуть в словах всю бурю, бушевавшую в груди. В ее глазах было холодное презрение, но на краткий миг там проглянуло сочувствие, и этой искорки хватило, чтобы воспламенить его, как сухой стог в жаркое время года.
Клотильда сказала дрожащим голосом:
– Как ты пришел сюда?
– Госпожа, – сказал он, не обращая внимания на служанку, – я набрал людей достаточно, чтобы захватить крепость Свена. И тогда не он, ты будешь здесь хозяйкой!
Лютеция сидела красиво, с прямой спиной, но сейчас она словно бы даже стала выше ростом.
– Как ты смеешь? Чтобы я… я злоумышляла против своего благодетеля?
– Этот благодетель только и думает, – воскликнул он, – как бы завладеть тобой, таким чистым сокровищем!
– Этому никогда не бывать, – отрезала она. – А нужна будет защита, то мечи моего дяди и верного Редьярда пребудут мне защитой! Это не говоря уже о заступнице Деве Марии!
– А это кто? – спросил он тупо, но, вспомнив, что молодая госпожа поклоняется какому-то из новых богов, добавил страстно: – Но разве мой меч лишний? И сорок мечей моих людей? Они все в твоем услужении, как и я сам!
– Разбойники?
Бушующий в его груди огонь с кипящей кровью растекся по телу, воспламенил мозг. Он задыхался, не знал, как выразить все то, что разрывало его изнутри.
– Госпожа!.. О госпожа…
Ее узкие брови взлетели в удивлении, а он, глядя в ее прекрасное лицо снизу вверх, рванул обеими руками рубашку на груди:
– Здесь, в этой груди, бьется самое преданное тебе сердце!
Она вскочила, в глазах впервые мелькнул страх, но голосок звучал твердо:
– Я лучше… лучше умру! Мне не нужны мечи разбойников!
– Но разве этот же Свен не был разбойником? – воскликнул он. – Разбойник – это человек, который один выходит на дорогу! Если их трое-пятеро, это шайка разбойников! Если же два десятка, то они уже называются иначе… А если удается построить крепость, то ее уже никто не называет разбойничьей! Госпожа, я смогу держать крепость не хуже Свена…
Она отступила на шаг, глаза ее сверкали гневом:
– Не смей даже речи такие вести в моем присутствии! Мы не должны кусать руку, давшую нам кров и хлеб!
Он поднялся с колен, но головы не поднимал, страшась разгневать ее еще больше. Страсть и ярость боролись в нем, словно на кипящую смолу плескали холодной водой.
– Мне он не давал кров и хлеб, – вырвалось из глубины груди. – Но если на то твоя воля, я не причиню ему вреда.
– Какая у меня воля над разбойником?
– Больше, чем у богов! – вырвалось у него.
– Не богохульствуй. Бог един.
– Больше, чем у единого бога, – ответил он горячо, но покорно. – Потому что этот Бог для меня – Ты, госпожа. Я, когда очнулся, то сквозь туман увидел твой лик и был уверен, что я уже на небесах… Я и сейчас всякий раз на небесах, когда тебя вижу. И я знаю, что небо и рай там, где ступает твоя нога.
– Не богохульствуй, – повторила она, но уже беспомощнее. Голос ее изломался, а рука вздрогнула, когда указала