Обретение смысла во второй половине жизни. Как наконец стать по-настоящему взрослым. Джеймс Холлис
со всей неизбежностью зависит от вечно повторяющегося разделения, ухода от знакомого, без чего невозможно никакое развитие, все дальше и дальше от архаического, безопасного места. Увлеченные призрачным танцем жизни, мы однажды упадем в объятия ностальгии; первоначальный смысл этого слова означает «боль по дому». Следует помнить, что война этой двойной программы прогресса против регресса не прекращается внутри нас ни на день. Когда желание «не выходить за порог» преобладает, наш выбор – не делать никакого выбора, откинуться в кресле, окружив себя комфортом и уютом, даже когда это начинает идти нам во вред и заглушает требования души. Каждое утро ухмыляющиеся близнецы-домовые, страх и летаргия, устраиваются в ногах у кровати, поджидая нашего пробуждения. Страх слишком отдалиться от дома, страх неизвестного, страх столкновения с безбрежным пространством заставляет малодушно возвращаться к заученным ритуалам, традиционному мышлению и знакомому окружению. Раз за разом проявлять робость перед задачей жизни – это своего рода духовная аннигиляция. На другом фронте летаргия соблазняет льстивым шепотком: расслабься, не пори горячку, сбрось пар, дай себе чуть передохнуть… порой это «чуть» затягивается надолго, иногда и на всю жизнь, превращаясь в форму духовного забвения. (Как советовал мне один приятель в Цюрихе, «когда одолевают сомнения, пропиши себе шоколадку».) Но и путь вперед, как кажется, грозит смертью, как минимум всего привычного и знакомого, да и смертью того, кем мы были все это время.
То, как разворачивается эта изначальная двусмысленность, хорошо показано в стихотворении Д. Г. Лоуренса «Змея»: человек направляется к деревенскому колодцу, чтобы набрать воды, и натыкается на змею, которая спокойно греется на солнышке, словно не замечая подошедшего человека. Затем какое-то время они рассматривают друг друга. С одной стороны, рассказчика восхищает величественность этого создания, с другой стороны, он боится приближаться к змее. Наконец, не в силах перебороть свой страх, он швыряет пустое ведро в змею. Понимание того, что змея предпочитает обитать в тех самых глубинах, которые так пугают человека, – вот что побудило его к этому судорожному движению. Он пытается убить свой страх, напав на животное, как некоторые нападают на геев за то, что те невольно пробудили в них бессознательную озабоченность собственной сексуальной идентичностью, или на представителей этнических меньшинств просто потому, что они не вписываются в ограниченный кругозор Эго. Страх перед глубиной, который испытывает рассказчик, вполне объясним. Но, нещадно ругая себя за этот поступок, он понимает, что встретил не иначе как одного из повелителей жизни, а сама эта встреча – приглашение к новой, неведомой прежде свободе. Испуг же вызвал робость души, жить с которой придется до конца дней.
В ежедневном противостоянии этим домовым страха и летаргии мы вынуждены выбирать между тревогой и депрессией, поскольку и та, и другая порождается дилеммой повседневного выбора. Нашим спутником