Записки маленькой гимназистки. Повести. Лидия Чарская
он вне себя. – Лена сиротка, у нее мама умерла… Грех обижать сироток! Лучше меня высеките. Лена не трогала Фильку! Правда же не трогала! Ну, что хотите сделайте со мною, а Лену оставьте!
Он весь трясся, весь дрожал, все его тоненькое тельце ходуном ходило под бархатным костюмом, а из голубых глазенок текли все новые и новые потоки слез.
– Толя! Сейчас же замолчи! Слышишь, сию же минуту перестань реветь! – прикрикнула на него гувернантка.
– А вы не будете Лену трогать? – всхлипывая, прошептал мальчик.
– Не твое дело! Ступай в детскую! – снова закричала Бавария и взмахнула надо мною отвратительным пучком прутьев.
Но тут случилось то, чего не ожидали ни я, ни она, ни сам Толя: глаза у мальчика закатились, слезы разом остановились, и Толя, сильно пошатнувшись, изо всех сил грохнулся в обмороке на пол.
Поднялся крик, шум, беготня, топот.
Гувернантка бросилась к мальчику, подхватила его на руки и понесла куда-то. Я осталась одна, ничего не понимая, ни о чем не соображая в первую минуту. Я была очень благодарна милому мальчику за то, что он спас меня от позорного наказания, и в то же время я готова была быть высеченной противной Баварией, лишь бы Толя остался здоров.
Размышляя таким образом, я присела на край сундука, стоявшего в кладовой, и сама не знаю как, но сразу заснула, измученная перенесенными волнениями.
Глава XI
Маленький друг и ливерная колбаса
– Тс! Ты не спишь, Леночка?
Что такое? Я в недоумении открываю глаза. Где я? Что со мною?
Лунный свет льется в кладовую через маленькое окошко, и в этом свете я вижу маленькую фигурку, которая тихо прокрадывается ко мне.
На маленькой фигурке длинная белая сорочка, в каких рисуют ангелов, и лицо у фигурки – настоящее лицо ангелочка, беленькое-беленькое, как сахар. Но то, что фигурка принесла с собою и протягивала мне своей крошечной лапкой, никогда не принесет ни один ангел. Это что-то – не что иное, как огромный кусок толстой ливерной колбасы.
– Ешь, Леночка! – слышится мне тихий шепот, в котором я узнаю голосок моего недавнего защитника Толи. – Ешь, пожалуйста. Ты ничего еще не кушала с обеда. Я подождал, когда они все улягутся, и Бавария также, пошел в столовую и принес тебе колбасу из буфета.
– Но ведь ты был в обмороке, Толечка! – удивилась я. – Как же тебя пустили сюда?
– Никто и не думал меня пускать. Вот смешная девочка! Я сам пошел. Бавария уснула, сидя у моей постели, а я к тебе… Ты не думай… Ведь со мной часто это случается. Вдруг голова закружится, и – бух! Я люблю, когда со мною это бывает. Тогда Бавария пугается, бегает и плачет. Я люб-лю, когда она пугается и плачет, потому что тогда ей больно и страшно. Я ее ненавижу, Баварию, да! А тебя… тебя… – Тут шепот оборвался разом, и вмиг две маленькие захолодевшие ручонки обвили мою шею, и Толя, тихо всхлипывая и прижимаясь ко мне, зашептал мне на ухо: – Леночка! Милая! Добрая! Хорошая! Прости ты меня, ради Бога… Я был злой, нехороший мальчишка. Я тебя дразнил. Помнишь? Ах, Леночка! А теперь, когда тебя мамзелька выдрать хотела, я разом понял, что