Sex Pistols. Гнев – это энергия: моя жизнь без купюр. Джон Лайдон
со всей этой нервной энергией. А если сосчитать все «Стрепсилсы», которые мне пришлось сжевать, чтобы как-то прокашляться, то получится, наверное, в чистом виде минут десять. А потом просто пришлось повторить наш концертный репертуар, чтобы хоть чем-то заполнить положенные полчаса!
До меня быстро дошло, что в такой момент надо полагаться на свой внутренний потенциал. «Выносливость», наверное, вот подходящий термин, но не совсем: «О да, я могу пройти десять миль, да, я!» Дело ведь не в этом, а в выносливости умственной – сколько ты способен продержаться независимо от всех обрушившихся на тебя проблем. Есть ли у тебя внутренний стержень, достаточно ли веры в себя, чтобы победить. И все это без нормального подхода к тренировкам и технике.
Оглядываясь назад, понимаешь, что наши репетиции были своего рода тренировкой. Нам удалось поднабраться опыта сценических выступлений и, наконец, воспроизвести то, что мы делали на репетициях, перед живой аудиторией. И как-то справиться с сопровождавшим первые концерты негодованием зрителей в позитивном ключе, а не переходить в режим «о, горе мне, горе». Полагаю, в этом отношении именно мне удавалось прийти на помощь команде. Чем негативнее реакция публики, тем позитивнее моя собственная. Я всегда был не прочь немного поболтать с аудиторией. Обменяться с лучшими из зрителей парочкой остроумных замечаний, которые, полагаю, главным образом сводились к вариациям на тему: «Да пошел ты!»
Все было словно в тумане, мы пытались привыкнуть к тому, что совершенно незнакомые люди смотрят и оценивают нас. Я чувствовал себя в ответе за моих парней. Никаких аплодисментов – буквально. Молчание золото. И большая потасовка в конце. Они всегда случались – бог знает почему. Большинство заварушек связано было с другими группами. Всегда находился какой-нибудь мелочный, разочарованный, гребаный ревнивый мудозвон, заявляющий: «Да вы играть не умеете, вы – говнюки, это не музыка!» И подобные клише! В наши дни они выглядят почти нелепыми, но тогда это было настоящее оскорбление.
После концерта мне просто приходилось валить домой, делать было нечего. У нас не было денег, не было вечеринок с выпивкой, никакого братания по этому поводу. Скучное погружение в метро и одинокая дорога домой. Со мной могли быть друзья, но дело в том, что я словно оказывался запертым в своей собственной голове. Да, меня окружали друзья, но я не был с ними связан. Я реально беспокоился обо всем, что шло не так. В тот момент я был очень погружен в себя. Ну не совсем в себя, скорее, размышлял о том, как бы все получше наладить.
После этого в течение следующих нескольких месяцев мы сыграли во всех колледжах и университетах Лондона и его окрестностей, куда только могли попасть. И вскоре я убедился, что студенчество – вовсе не тот подверженный всяким влияниям очаг мятежа, как нас в том убеждали. Они были очень консервативной публикой, но в то же время у них водилась куча денег, и они сорили ими направо и налево.
Мы давали концерты просто для того, чтобы заработать и иметь возможность купить что-то