Они всегда смеялись надо мной. Как детские обиды перерастают в жестокость. Джоди Бланко
спросил меня Эдди. – Ты даже не знаешь, что означают эти слова.
Мне нравилось учить новые слова и пользоваться ими в школе. Никто прежде не дразнил меня за это.
– Я знаю, что они значат, – ответила я.
– Ты врушка и зазнайка! Почему бы тебе не перейти в другую школу? Тебя здесь никто не любит.
А ведь я была влюблена в Эдди…
– Пожалуйста, не говори так, – сказала я, с болью вспоминая, как он разбил пиньяту на моем дне рождения и как мы веселились тогда.
За спиной я услышала шарканье кроссовок по асфальту. Я обернулась. К нам направлялись два приятеля Эдди.
– Она уродка, – сказал один.
– Ага! – подхватил другой. – Эдди, зачем ты разговариваешь с этой уродкой?
– Я говорю, чтобы она перешла в другую школу, потому что все мы ее ненавидим, – с гордостью ответил Эдди.
– Уродка, уродка, никто не любит уродов, – принялись дразнить меня мальчишки. – Уродка, уродка, никто не любит уродов…
Вот такая мантра отверженности…
Я побежала прочь от них по школьной парковке. Их слова молотом стучали в ушах. Я не понимала, куда бегу, воздуха мне не хватало. Я вбежала в аптеку и позвонила маме по телефону-автомату.
– Мама, пожалуйста, забери меня! – рыдала я. – Я не могу туда вернуться! Пожалуйста!
– Джоди, где ты? – испуганно спросила мама.
– Я в аптеке…
– Я приеду через пять минут.
Мама привезла меня домой, сделала горячий сэндвич с сыром и уложила в постель. Я проспала до утра. Когда я спустилась к завтраку, папа сказал, что я должна вернуться в школу – нельзя показывать Эдди и его приятелям, что я сдалась. «Не обращай на них внимания, и они от тебя отстанут», – твердили родители. Они даже не догадывались, насколько вреден их совет.
Сильнее всех страдали дети из программы для глухих. Теперь их дразнили не отдельные школьники, а целые группы. Они были легкой добычей, потому что не могли сопротивляться. Инвалиды были не единственной мишенью. Охотились на всех, кто чем-то отличался. Нужно было либо вписываться, либо становиться изгоем. Я не могла так поступить. Однажды я уже совершила ошибку, когда отвернулась от Марианны. Больше я не проявлю такой слабости.
К концу пятого класса я чувствовала полную опустошенность. Если бы я испытывала одиночество и раньше, если бы я никогда не знала популярности, мне было бы легче. Но до четвертого класса меня все любили. Переход от всеобщей любимицы к изгою стал слишком сильным ударом.
Родители не знали, что делать. Им было тяжело, что я каждый день возвращаюсь из школы в слезах. Однако они боялись переводить меня в другую школу. Им казалось, что так они покажут мне, что от проблем можно убежать. Они разрывались между желанием спасти меня от боли и стремлением научить меня быть выше этой боли. Наступило лето, и вопрос решили отложить до осени. Я продолжала заниматься в труппе «Актеров Питта». Какое счастье, что у меня был театр!
В сентябре я сказала родителям, что хочу вернуться в старую школу, не хочу бежать, хочу быть