Дом с неизвестными. Валерий Шарапов
на месте, а привозили издалека. Потому пацан на полном серьезе считал, что пряники обязаны быть сухими и твердыми.
Следующее открытие было из числа неприятных. Оказалось, что в Москве не жалуют беспризорников, а рабоче-крестьянская милиция с юными воришками не церемонится и даже устраивает на них регулярные облавы. Пришлось на ходу подстраиваться под новые правила жизни.
Криминальную карьеру Паша начал с «голубятника»[19], одновременно подрабатывал «кооператором»[20]. Потом трудился «ширмачом»[21] и даже дорос до «купца»[22]. В начале 1930-х он впервые засветился в уголовном деле, но повезло – ускользнул и был осужден заочно. В 1932-м попал в серьезную банду, пристрастился к вооруженным налетам и грабежам. Ну и пошло-поехало.
Свою первую банду Барон сколотил в 1933-м, будучи уже матерым вором. Правда, долго в главарях походить не получилось – в ноябре того же года попался в руки правосудия и отъехал на весьма долгий срок. И снова подвезло: благодаря амнистии вышел гораздо раньше. В 1940-м отметился новой «уголовкой». Пронесло. Не попался. А войну встретил в ранге уважаемого вора и бывалого главаря.
Роста он был среднего, при ходьбе немного сутулился и всегда воровато озирался по сторонам. Лицо имел грубоватое, серые глаза с прищуром были глубоко посажены, отчего нос казался большим. Шутил редко, еще реже смеялся, говорить предпочитал по делу.
Бутерброд Шура поглощал с аппетитом и неторопливо, дабы хорошенько насладиться позабытым вкусом колбасы. Откусив небольшой кусочек, он долго перемалывал его остатками гнилых зубов и рассказывал своим густым, низким голосом о Бароне.
«Знал бы ты, Шура, какую очередь пришлось отстоять в коммерческом за этой колбаской, – наблюдал за ним Егоров. – Всего по триста грамм давали на руки. Вот Баранец с Кимом и отхватили двойную порцию. Тебе, жук навозный, из этих шестисот аж двести отрядили. Оставшиеся четыреста мы разделили на семерых. Ладно уж, черт с тобой, лопай. Только на вопросы мои отвечать не забывай…»
– …Фартовый он был, Барон-то. Удача за ним по пятам ходила. Я вот шестой раз срок мотаю, а Пашу только однажды угораздило. В 1933-м или годом позже – врать не стану. И опять все в ажуре – слез с нар до звонка[23]. А в 1940-м и вовсе гай[24] случился.
– А не припомнишь, чем он занимался во время войны? Из Москвы же он не отлучался? – аккуратно направлял беседу Василий.
– Я, начальник, доподлинно о каждом его вдохе не ведаю. Вроде, подранили его в 1943-м здорово, сколько-то даже с постели не вставал, лечился. Опосля, как выздоровел, уехал на юга – то ли в Тамбов, то ли в Воронеж. Опосля вернулся и начал компанию сколачивать.
– Неужто за все четыре года никого не завалил и ни одного лихого дельца не обстряпал?
– Почему же? Всяко в его биографии бывало. Слыхивал я от одного авторитетного дяди, будто в начале войны, еще до ранения и отлучки из Москвы замутил он налет на подмосковную продуктовую базу, да шибко пообломал там зубы – потерял
Голубятник – чердачный вор.
Кооператор – вор, специализировавшийся на продуктовых магазинах, ларьках и палатках.
Ширмач – городской карманник, прикрывавший процесс воровства так называемой «ширмой» – сумкой, плащом, книгой и т. п.
Купец – оседлый карманник высшей квалификации.
Звонок – конец срока.
Гай – освобождение из-под стражи за отсутствием улик.