Любви все роботы покорны (сборник). Святослав Логинов
в какие только контакты не вступали, пускай для этого приходилось и в дальние походы отправляться.
Чем, интересно, писать можно было в индейском стойбище… И на чем…
Оказалось – чернилами и на хорошей бумаге, за шесть десятилетий не утратившей белизну. Можно бы догадаться, раз уж ларец был в наличии.
А языку, на котором было написано это послание, она уже не удивлялась.
«Посмотри направо» – первая строчка.
Посмотрела. Ничего не увидела. Стена пещерки как стена пещерки. Хотя…
Отставив в сторону свечу, подползла на животе вплотную. Заметила блеск прожилок. Все-таки ничего не поняла. Тронула пальцем. Металл? Ну и что?
Может, следующие строки прояснят?
Но больше о том, ради чего следовало посмотреть направо, в записке не было ни слова. А было такое, от чего кровь жарко бросилась ей в лицо:
«Прутья можешь нарезать прямо здесь. Лучше красные, чем желтые. Замочи их сразу, как вернешься: иначе пожалеешь.
В малом отделении – еще один листок, свернутый. Возьми с собой. Развернешь и прочтешь между «Источником всех благ» и «Благодатью во грехе».
Ну, тё!!!
При наказании обычно полагалось читать молитвы. Чаще всего что-то из обыденных – ну да, прежде всего «Источник всех благ», а если он закончится быстрее, чем положенное наказание – то почему бы и не «Благодатью во грехе» следом. В особо богомольных домах, вроде Перкинсов или того Пека, который Джедадия, могут и что-то посложней читать, возвышенней, с комментариями главы семьи, а за перепутанную строчку заставят повторять молитву с самого-самого начала. У Кортлендов принято просто вести счет ударам: «Раз, сэр!.. Два, сэр!.. Тридцать пять, сэр!» – ну или «мэм», если наказывала мать. Доктор Леннокс, скептик и вольнодумец (из-за этого его через шесть лет вынудят покинуть Ньютаун), младшей дочери предписывает читать вслух таблицу умножения, до пятью пять или до семью десять, в зависимости от вины. Старшей же – латинские вирши, причем за каждую ошибку добавляет по одному удару; на семейную педагогику его вольнодумство не распространяется.
Об этом девушки друг с другом сплетничали совершенно беззастенчиво. Она даже удивлялась: отчего так, пуританское воспитание все-таки никуда не должно же деться? Потом поняла. Бедные цыплята, им только это и отведено из телесной чувственности, и то на краткий срок пробуждения девичьих соков: почти тотчас же замуж – кого в шестнадцать, кого в девятнадцать, редко позже – и все…
Вот где точно нет ничего телесного, так это в пуританском супружестве. Одна только плотская, грешная, подневольная необходимость. Всю оставшуюся жизнь – в полной темноте, при потушенных свечах и закрытых ставнях. И никогда в постели не поднять брачную рубашку выше пупка. Даже в свадебную ночь – кровь должна остаться на рубашке, не на простыне.
И ласковых прикосновений не будет, это грех. А в случае чего наказаний не будет тоже – будут прост�