«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие. Марк Уральский
хотел еще что-то добавить, но затем решил сделать паузу, чтобы понять каково наше отношение к услышанному.
– М-да, недаром мудрые люди советуют: «Отдались от дурного соседа, не связывайся с нечестивым и не отчаивайся при бедствии», – вздохнув, сказал Валерий Силаевич и, нагнувшись, почесал Пусю за ушами.
Гражданин в соломенной шляпе тотчас же придал своему бугристому лицу строгое выражение и заметил, стараясь, как бы подвести черту под разговор:
– Нынче все больше про перегибы норовят говорить. И я помню как прежде:
Огнём
Ружейными залпами
Артиллерийской лавиной
Грохотом танков
Голодом холодом
Выкорчевывали из нас
Все человеческое
Гнали на убой
Как скот
На мясокомбинат
Им. Микояна
Судьба или злой рок
Что вами руководило
Одних вы душили
Ночью в постелях
Других изводили ядом
На восточный манер
Третьих тащили
В гемонии[5] крюками
Сбрасывали со скал
Четвертых
Давили автомобилями[6]
– Интересный, однако, у вас разговор идет, – вступил в беседу стоящий сбоку от Валерия Силаевича, солидный, крепкого телосложения мужчина, с добродушным, немного помятого вида лицом. – Сталинские времена, конечно, не в пример нынешним суровые были. Большевики круто за дело взялись, и пока все старье не разломали, да не перелопатили, покоя никому не давали. История моей фамилии, а мы из здешних крестьян происходим, наглядный тому пример.
Папаню моего со всей родней загнали в колхоз, где они ишачили на советскую власть от зари до зари. При этом жили впроголодь, потому что все у них забирали. Председатель колхоза фамилию нашу не любил – за то, что в НЭП разжились маленько. Башковитые мои родственнички были да увертливые, оттого и попали в подкулачники.
Тиранили их по черному: без выходных вкалывать заставляли, а как что – сразу по мордасам. И понял мой папаня, что помрет, как тягловая скотина, если не сбежит из рабства этого колхозного в город.
Как-то раз увидел отец, что милиционер местный, пьяный, конечно, в дымину, лупит с отмашки брата его меньшого и орет: «Я тебя, кулацкая морда, в грязь втопчу». Тот стоит, не шелохнется, куда тут денешься – попал.
Закипело у отца все в душе, и он милиционера этого вилами как саданет! – и так вышло, что сразу насмерть. Братец его совсем духом пал и скулит: «Что ж ты наделал! Теперь нас точно всех сошлют или расстреляют».
Но отец не растерялся. «Не вой, – говорит, – мы его сейчас так картинно изобразим, что подумают, будто он сам по-пьяни на вилы наскочил».
Забросили они тело на стог сена: словно миллиционер туда сам, накушавшись до беспамятства, бухнулся и насмерть себя вилами приколол. И так аккуратно это представили, что ни у кого из односельчан и сомнений никаких не возникло.
Прошло какое-то время, и вот тебе новая напасть. Подрался меньшой брат с одним мужиком – тоже родственничком нашим. Дело это обычное, с каждым может случиться. Но тут народ набежал,
Гемонии – scalae Gemoniae (лат.) или, как их называет Плиний, gradus gemitorii (лат., ступени вздохов) обозначалась лестница в античном Риме, спускавшаяся со скалы к реке Тибру, по которой трупы казненных стаскивались в реку посредством крюков. Местоположение этой лестницы различно определяется учеными на скате или Авентина или Капитолина.
Стихотворение Дмитрия Кедрова.