Девушка из Стамбула. Гаяз Исхаки
Но поскольку я жила в городе, язык этот был немного знаком мне. Могла читать и способна была понимать книги. Некоторые девочки, жившие по соседству, учились в гимназии. Очень нравились мне их переднички и серые платья, но отец у меня был человеком старой закалки, о гимназии и слышать не хотел. В свои семнадцать-восемнадцать лет я считалась уже взрослой девушкой. Временами мне говорили: «Сваха Сахиба приходила. Вахит-бай просит тебя за своего сына. Главный сват у них уважаемый кари-хальфа, знающий Коран наизусть». Мне такие новости были неинтересны.
В театре как-то давали новую вещь. Отец, хотя и не ходил в театр, нам с братом бывать там не запрещал. Но всякий раз отправлял с нами либо соседку Марфугу, либо разносчицу Фахрию.
В тот раз ложи оказались распроданы и брат купил два билета в партер. Отец очень огорчился. «Не позволю, – сказал, – там одни болваны-недоросли, нечего якшаться с ними!» Но нам очень уж хотелось, и мама поддержала нас. Пошли мы. Отец крикнул в догонку:
– Будьте осторожны, за кулисы не ходите!
Сели на свои места. Перед самым началом справа от меня место занял какой-то русский. В Оренбурге у нас русские нередко бывают в нашем театре, поэтому я не обратила на него внимания. Слева сидел брат, я была спокойна, зная, что никто не сможет наябедничать отцу, будто я сидела рядом с чужим.
Начался спектакль. Мы были поглощены происходящим на сцене. Во время паузы взглянула на русского соседа. Он смотрел на сцену, ничего не замечая вокруг… Я была удивлена: откуда у русского такой интерес к татарскому спектаклю? Но вот занавес опустился. Лампы пригасили. Глаза, привыкшие к яркому свету, как-то освоились не сразу. Всюду светились стёкла биноклей, издали знакомые кивали друг другу. Брат мой в ту пору курить учился. Воспользовавшись антрактом, он испарился куда-то.
Я стала забавляться биноклем. Вдруг сосед обратился ко мне по-русски:
– Простите, туташ[1], не могли бы вы дать мне программу? Я пришёл поздно, и программ уже не было.
– Пожалуйста! – сказала я и стала внимательно разглядывать соседа.
Я и теперь помню, как он выглядел… Тёмный костюм, шёлковый галстук, который, переливаясь, становился то голубым, то чёрным, белоснежный воротник, задумчивые глаза.
Он заметил:
– Артистка, которая играет учительницу, очень хороша. Похоже, на сцене она давно.
Я, что знала, рассказала ему о труппе. Он ответил:
– Вы, туташ, счастливый человек, живёте среди своих, можете разделять радости народа. Я живу на чужбине и театра своего не видел уже целый год… Об этой пьесе я не знал ничего. Даже не слышал… Это же так плохо…
После этих его слов стало ясно, что никакой он не русский, просто живёт где-то далеко среди русских. И всё же старается не забывать своих. Мне стало жаль его.
– Так что же мешает вам жить среди татар? – спросила я.
– Не могу. Я доктор, окончил институт только в прошлом году. А сейчас призван в армию, обязан ехать туда, куда пошлют.
Тут
Туташ – обращение к девушке.