Остров для белых. Михаил Веллер
кем.
Тут я подзахуел, скрывать не стану. Тон у него просительный. Ну, думаю, взлетел я над вами всеми, как стрела над сортиром. Это кем же надо стать, чтоб черта к тебе принесло на жизнь жаловаться?
– Да, блять, удивил, – говорю я. – О чем же ты говорить хочешь? И чего за это потребуешь?
– Мне, – говорит, – и того хватит, что ты мучишься, а после разговора нашего еще больше мучиться будешь. Потому что я-то живу согласно своей социальной роли, и твое мучение – мое удовольствие и, можно сказать, профессия. А вот ты без всякого результата, без исхода и смысла страдаешь.
– Чо это я так страдаю-то? – спрашиваю я, а сам под дурачка деревенского кошу.
– А то, что выкинут тебя за твою книгу из всего приличного общества. На работу никуда не возьмут. Только парковщиком или мойщиком окон – так туда еще пробиться надо.
– С чего бы? Ишь, засучил копытами, козел наглый! И перестань оттуда пальцем выковыривать, противно же.
– Ты, брат мой, друг дорогой, неполиткорректен, как говно на праздничном столе. Вечно ты ссышь против ветра. Тебе знаешь что все скажут? Что ты фашист, расист, сексист, гомофоб, ксенофоб и хер знает кто еще. Короче – тебя даже три раза повесить мало.
И вот тут мне, ребята, сталро смешно. Ну черт. Ну старый пидор рогатый… Кончилась прежняя жизнь! – навсегда кончилась! Нет больше приличного общества! а тем, которые себя им считают, я могу только на дверь нассать, а руки не подам. Рухнула ваша чудесная злоебучая цивилизация – пизда вдребезги, хуй пополам!
Так я ему и сказал:
– Сунь палец в жопу и заткнись. Никого не боялся Пол Баньян.
А он аж рогами зашевелил, аж шип змеиный издал, затряс бородой своей козлиной:
– Сожгут тебя на костре, развеют прах по ветру, а на Том Свете встречу я тебя у ворот и в костер суну на веки вечные! Понял, храбрец херов?
– С нетерпением буду ждать встречи. Тогда я наконец обломаю тебе рога, скупщик бракованных душ.
– Сообрази сам: да нет уже давно никакого смысла ни в какой литературе, ни в каких на хрен книгах, ни в каком твоем мудацком романе! Да ведь все равно никто уже ничего не читает и читать не будет! И романа твоего уродского никто не прочтет – да на хрен он кому нужен!
– Ты ошибаешься, рога с копытами тебе в зад. Есть смысл. Была Холодная война – был у нас враг. И мы – жили! Не стало врага: никто нас не напрягает против себя – и мы расслабились и распались, жирные, одрябшие, прекраснодушные и слабые кретины с розовыми слюнями и бредовыми идеями. Враг – это борьба, борьба – это жизнь. Вот о чем я пишу.
– Брось писать свою ебаную книгу, гад!! – рявкнул он.
И этот рев его адский наполнил меня напряженным до звона чувством, как ураган наполняет открытый дом. И чувство это называется гордость. Гордость наполнила меня, как водород наполняет взмывающий дирижабль. Грудь моя расправилась, плечи раздались, голова откинулась назад аристократически, как у графа пред королем, и руки мои налились силой нечеловеческой, вселенской силой: двумя пальцами