Сорняк, обвивший сумку палача. Алан Брэдли
она, кивнув. Я поняла, что мой колючий ответ не оттолкнул ее. – Об уединении многое можно сказать. Но ты и я знаем, не так ли, Флавия, что уединение и одиночество – не одно и то же?
Я слегка обрадовалась. Наконец-то я встретила человека, который кажется, задумывался иногда о тех же вещах, что и я.
– Нет, – признала я.
Повисло долгое молчание.
– Расскажи мне о своей семье, – наконец тихо попросила Ниалла.
– Рассказывать особо нечего, – сказала я. – У меня есть две сестры, Офелия и Дафна. Фели семнадцать лет, а Даффи тринадцать. Фели играет на фортепиано, Даффи читает. Отец – филателист. Он очень привязан к своим маркам.
– А ваша мать?
– Мертва. Она погибла от несчастного случая, когда мне был год.
– Господи! – воскликнула она. – Кто-то рассказывал мне о семействе, живущем в огромном запущенном старом особняке неподалеку отсюда: эксцентричный полковник и выводок девиц, бегающих повсюду, словно краснокожие индейцы. Ты не одна из них, а?
По выражению моего лица она тут же поняла, что да.
– О, бедная крошка! – сказала она. – Прости, я не хотела… Я хочу сказать…
– Все нормально, – перебила ее я. – На самом деле все обстоит намного хуже, но я не люблю об этом говорить.
Я увидела, как в ее взгляде появилась растерянность: выражение глаз взрослого человека, отчаянно барахтающегося в поисках почвы для взаимного понимания с ребенком.
– Но чем ты занимаешься? – спросила она. – Разве у тебя нет никаких интересов… или хобби?
– Я увлечена химией, – рассказала я, – и люблю собирать газетные вырезки в альбом.
– Правда? – Она пришла в восторг. – Чудесно! В твоем возрасте я тоже это любила. Картинки, вырезанные из сигаретных пачек; и засушенные цветы: анютины глазки, резеда, наперстянка, дельфиниум; старые пуговицы, валентинки, стихи о бабушкиной прялке из «Девичьего ежегодника»… Чудесное развлечение!
Мои собственные альбомы состояли из трех пухлых бордовых томов с вырезками из океана древних журналов и газет, который залил, а потом затопил библиотеку и гостиную в Букшоу, выплеснувшись в неиспользуемые спальни и комнаты, где хранили ненужную мебель, перед тем как их, наконец, влажными гниющими стопками не сложили в тайник в подвале. С их страниц я бережно вырезала все, что смогла найти о ядах и отравителях, пока мои альбомы не начали трещать по швам от описаний склонностей майора Герберта Роуза Армстронга, любителя-садовода и адвоката, отправившего на тот свет свою жену с помощью заботливо приготовленного зелья из содержащего мышьяк гербицида; Томаса Нейла Крима[7], Хоули Харви Криппена[8] и Джорджа Чепмена[9] (поразительно, не так ли, что имена столь многих отравителей начинаются с английской буквы С?), которые с помощью стрихнина, скополамина и сурьмы соответственно отправили целую армию жен и других женщин в могилу; Мэри Энн Коттон (понимаете, о чем я?), которая, после нескольких успешных опытных прогонов на свиньях перешла к отравлению семнадцати
Томас Нейл Крим – британский врач, серийный маньяк-отравитель, повешенный в 1892 за убийство нескольких проституток. Претендовал на роль Джека Потрошителя, последними его словами были: «Я, Джек…»
Хоули Харви Криппен – тоже врач, американец, фигурант одного из самых громких дел об убийстве в XX веке. Повешен в 1910 году за убийство жены.
Джордж Чепмен – один из подозреваемых в убийствах, совершенных Джеком Потрошителем; это не доказано, однако сей обладатель бурной биографии, как говорят, отравил минимум одну из своих любовниц и покушался на жизнь одной из жен.