За пределами просветления. Бхагаван Шри Раджниш (Ошо)
если ты достаточно мужественен, пойми одну простую вещь: даже если ты напишешь сотни романов, внутри тебя все равно останется рана, которая будет болеть двадцать четыре часа в сутки, и вся твоя жизнь будет растрачена на страдания только ради того, чтобы ублажить несуществующее эго. Завтра ты умрешь, а послезавтра никто не вспомнит о тебе. Сколько писателей было в этом мире? И кому сегодня до них есть дело? И все они, должно быть, так же страдали, поскольку то, что они делали, было мусором.
В тебе скопилось много мусора. Но если ты можешь найти в себе немного мужества и выбросить весь этот мусор, очистить себя, возможно, из тебя получится нечто прекрасное, что может оказаться полезным для человечества, что может запомниться на века, и не только запомниться, но и оказать определенное трансформирующее воздействие на людей.
Но все то, о чем ты пишешь, весь этот мусор – это просто журналистика. Завтра никому не будет дела до сегодняшней газеты.
Когда-то я был знаком с одним пенсионером, который был немного эксцентричным… Люди, вышедшие на пенсию, становятся эксцентричными, поскольку им нечего делать. А никто из них не хочет быть бесполезным – это причиняет боль. Никто не хочет быть обузой.
В семье до старого человека никому нет дела. В действительности, от таких людей хотят избавиться, так как они доставляют ненужные хлопоты. У молодых – своя собственная жизнь, свои радости, свои развлечения, а эти старики все время вмешиваются в их жизнь, осуждают их, заставляют их чувствовать себя виноватыми или постоянно раздраженными. И старикам нечего делать; двадцать четыре часа в сутки они сидят дома. Естественно, им нужна какая-то работа, вот они и становятся великими критиками, они критикуют все.
Этот старик часто приходил ко мне. Я работал в университете – один или два часа я преподавал в университете, а затем возвращался к себе. Он приходил ко мне, и мне нравилось слушать его. Он был очень счастлив со мной, он говорил: «Ты – единственный человек, у которого есть терпение слушать меня, больше до меня никому нет дела. Я говорю такие важные вещи, а никому это не интересно». Но как долго я мог выносить его?
Поэтому я стал давать ему газеты и журналы, чтобы он читал их, погружался в чтение и оставлял меня в покое. Иногда случайно я давал ему старую газету. Он начинал читать ее – и очень увлекался ею, – а затем смотрел на дату. «О Боже, я дал ему старую газету!» – спохватывался я и говорил ему:
– Это старая газета. Я дам тебе другую, свежую.
А он отвечал:
– Это не имеет значения – почти на девяносто процентов новости те же самые. А из-за десяти процентов стоит ли беспокоиться? Для меня это все равно. Когда тебя нет дома, я прихожу и спрашиваю о тебе у садовника. Он не разрешает мне входить в твой кабинет, но он приносит мне газеты, и я сижу в саду. И иногда он приносит газеты годичной давности! Но я говорю, что для меня это не имеет значения; происходит всегда все одно и то же, поэтому я читаю любые газеты. Даже твой садовник говорит мне: «О Боже, этой газете уже год.