Виноватых бьют. Сергей Кубрин
на внутренний замок, повернув флажок ручки.
– Я в тюрьму – как домой хочу; но только по праву. За чужое не сидят, за чужое – платят.
– Знаешь, Чапа, а я ведь лучший оперативник в этом отделе. Может, во всём городе даже. Мне такие места блатные предлагали… Сиди себе в кабинете, кури не думай. А я вожусь тут. С такими, как ты.
Он достал из внутреннего кармана ключ, вставил в кольцо наручника, повернул по часовой и освободил виноватого Чапу. Тот забыл про кофе и слушал, что говорит Жарков.
– Как думаешь, почему? Дурак я, наверное.
Чапа знал, что не дурак, и бить оперативника отказался.
– Бей, – настаивал Жарков, – сначала под дых, потом в лицо, потом в грудак.
Чапа мог бы догадаться, что будет. Нападение на сотрудника, новая пришитая статья, прямая дорога в СИЗО и следующая за ней сделка со следствием: признаешь убой – замнём телесники. Но Жарков уже открыл окно, и думать стало необязательным. Будешь долго думать – опоздаешь. Сначала делай, потом размышляй.
– Бей, – повторил Жарков, – и вали.
Чапа занёс руку и врезал Гоше в челюсть. Жарков сморщился от боли, но устоял на ногах. Следом прилетел удар в живот, и ещё один, контрольный, в шею.
– Перебор, – задыхаясь, произнёс Жарков. Не глядя, он кивнул в открытое окошко.
Чапаев сказал «спасибо» и вышел во внутренний двор. Там до забора – четыре метра, и ни одной полицейской души.
Когда отбило сердце, Жарков заорал: «Стой!», схватил пистолет и сделал три уверенных выстрела. Первый в воздух, второй в спину ещё живому Чапе, третий – в голову. Уже мёртвому.
Глазик
Прежде чем выпал первый снег, ему пришлось ответить.
– Да, конечно, обязательно, – сказал Жарков и улыбнулся.
Он умел врать, но вот обманывать – не очень, особенно родную дочь, любимую свою девочку.
– Я просто подумала – хватит вам… Как маленькие.
Иногда он пугался таких строгих и рассудительных замечаний. Слышать от ребёнка правду не очень-то здорово. Ему – тридцать шесть, ей – просто шесть. А кажется – наоборот.
– Просто, понимаешь… – хотел объясниться, но слов не подобрал.
– Понимаю, – ответила Лиза и тоже не договорила.
Они молчали об одном.
С тех пор как Жарков ушёл из семьи, ничего не изменилось. Видел дочь только по воскресеньям. Пропадал на службе, и всё такое. С женой – ещё не бывшей – общался мало. Теперь, правда, только по телефону, и то в основном сообщениями, односложно и мимолётно: обрывками, смайлами, многоточиями.
«Привет… Сегодня заберу в два».
«До вечера, на ночь не дам».
На ночь и сам бы не взял: не осмелился бы. Потому и ушёл, точнее – выгнали, выгнала, попросила.
– Когда ты дома, я не боюсь, – призналась Лиза.
Жарков думал иначе – и крепко сжал её ладонь.
Они возвращались нехотя и неторопливо.
– В Макдональдс, да?
– Акей, – согласилась.
Кажется, с первого класса теперь учили английский. Наверняка не знал или забыл. Пропустил, короче.
Взяли