Отрочество. Василий Панфилов
мине, шо ещё немножечко такого труда, и немножечко деградирую взад, в обезьяну!
– Немножечко-таки подожди деградировать, – попросил Бляйшман серьёзно, – мине тибе помогать нельзя, потому как удивление и репутация. Такое сперва запомнят, а потом и попомнят. Оно нам надо?
– Однако, – вылезло из меня чуть вскоре, – Маалем[2]? Мине пора протирать глаза, или уже можно радоваться за вас?
– Когда будет можно, я таки скажу, – рассеянно отозвался тот, – и это будет уже почти скоро! – А вот теперь можно! – разрешил он несколько сотен метров спустя, открывая двери дома, – Эстер! Золотце! Встречай племянника! Только не спеши обнимать его с разбегу, да и без тоже, он таки после моря и рыбы!
Парой часов позже, вымытый до скрипа, переодетый в чистое, едва успев перепрятать пистолет, и буквально нафаршированный едой, я выложил тёте Эстер все новости за Одессу. Они вроде как и без меня да, но видно – скучает женщина за город.
Ну и так – одно дело услышать, кто там и што у бывших соседей, и другое – обсудить с человеком, который рядышком живёт и понимает такие себе нюансы.
– Ты спать до завтра, или как? – осведомился дядя Фима, глядючи на зевающего меня.
– К… – я глянул на часы, – … трём часам пополудни разбудить. Самое то, штобы выспаться, но не переспать.
Пожилая усатая служанка проводила меня в небольшую спаленку, по-восточному пышную и поразительно безвкусно обставленную. А! Перина мягкая, клопов нет, а остальное – вкусовщина! Спа-ать…
Пять минут четвёртого меня безжалостно растолкали через служанку, подали кофе и умыться, да напомнили дорогу в нужник.
– В здравом уме и ясной памяти, – чуть зевая, кивнул я дяде Фиме, поджидающему меня в кабинете.
– Отчёт, – он положил на стол небольшую папку, и освободил место, отсев сбоку, – мы всё-таки компаньоны, и ты должен понимать, откуда и как мы добываем средства по твоей идее. Без подробностей, разумеется!
Бумаги написаны именно што для дилетанта. Никаких имён и всего такого, а просто – организации, к которым они применили метод, насколько он там вообще применим, и – деньги вообще, ну и моя доля в частности.
Полистал с умным видом, не ленясь задавать вопросы. Общее понимание ситуации появилось, а по части правдоподобности всё равно не проверить.
Врёт? Я глянул на дядю Фиму, в его лучащиеся честностью глаза, широко распахнутые, почти не мигающие. На лицо праведного человека. На руки, лежащие на коленях ладонями вверх и всю такую открытую-преоткрытую позу.
Безусловно! Но непохоже, што больше чем в два раза.
– Дядя Фима! Я не жадный! Но заглядывая вдаль, так скажу: зачем мне… это? – трясу пачкой бумаг, – Настоящие давай!
Бляйшман пожевал губами, потом хмыкнул – неожиданно весело и дружелюбно.
– Ты таки точно из наших! – убеждённо сказал он, на што я только пожал плечами.
– Вот… – пару часов спустя я отодвинул бумаги и прекратил расспросы, – теперь похоже на правду. Деньги…
Вопрос подвис
Самый «аристократический» еврейский квартал района Хаскёй.