Цунами. Анатолий Курчаткин
– полный ноль:
Не любил он кубок пенный —
Отрицал он алкоголь.
Александр Сергеич Пушкин,
Увидавши, как Дантес
Кока-колу пьет из кружки,
Не сдержался: «Ну, балбес!»
Засверкали револьверы,
Разразился страшный гром —
Были жуткие манеры
В декабристском веке том.
Александр Сергеич Пушкин
С раной на снегу лежит.
А Дантес зловредной мушкой
Из России вон летит.
Жалко Пушкина, ребята:
Что стихи, что Натали!
Русские, как поросята,
Колу пьют из бутыли.
Александр Сергеич Пушкин
Не простил бы колы нам.
Из носу пустил нам юшку,
Дал наганом по рогам.
Пусть собаки инострашки
Пьют хоть колу, хоть глинтвейн.
Нету лучше, нету краше,
Чем российский наш портвейн.
Наградой ему, когда он закончил, были аплодисменты, которые в советские времена, помнилось Раду, назывались бурными. И еще все вокруг кричали: «Вау!»
– Вау! Вау! Вау! – кричала, отбивая себе ладоши, соседка Рада.
– Вау-вау! – снова пролаял Рад. – По-моему, это настоящая графомания. Не говоря о том, что наганов и колы во времена Пушкина еще не было.
– Ой, вы не понимаете! – продолжая отбивать себе ладоши, с огорчением повернулась к нему лицом прелестница. Оно у нее горело счастливым возбуждением. – Это такое современное направление – абсурдизм. Ирония в квадрате. На грани самопародии.
– По-моему, так за гранью, – сказал Рад. – Дереж это обэриутов, и ничего больше. Только бездарный.
– Кого же это из них? – провокационно спросила прелестница. В голосе ее прозвучала обида. Словно Рад покусился на что-то святое для нее.
– Олейникова, кого еще. Хотя, когда Хармс с Введенским писали стихами, у них получалось похоже.
Во взгляде, каким прелестница смотрела на него теперь, была недоуменная подозрительность.
– Откуда вы знаете про обэриутов? Вы же говорите, вы математик.
– Если я математик, я не должен знать обэриутов?
– Нет, ну так обычно бывает, – сказала прелестница, поглаживая себя по крылу носа. – Вот Серж, я уверена, и понятия не имеет об обэриутах.
– Не поручусь за него – имеет или не имеет. – Раду показалось, что эта ее манера трогать нос начинает его уже и раздражать. – А я рос в семье научных работников. Раз в полгода – поход в Третьяковку, раз в полгода – в Пушкинский. И раз в год – непременно в Консерваторию или зал Чайковского.
– Боже, как вас мучили! – воскликнула прелестница.
– Во всяком случае, таких «Александр Сергеичей» я могу сочинять не хуже.
– В самом деле? А вы попробуйте, – с коварством произнесла прелестница.
Отступать не хотелось.
– Прямо сейчас? – попытался Рад все же избежать исполнения своего обещания.
– А что же, – сказала прелестница. – Конечно. Рад сделал глоток мартини, отодвинул бокал и закрыл глаза.