Лесная тропинка до храма. Мила Карпова
Мы тоже очень скучали, – мягкий голос матери убаюкивает, любые неприятности под теплотой её тембра растворяются, как пломбир в горячем кофе.
– Ничего, скоро Ветрардаг, мы можем провести много времени вместе, – уверенно шепчет Альберт, ждет успокаивающего «да, конечно, куда мы поедем на праздники, проведем их с тобой, посидим и попьем глинтвейн, подарим подарки».
Молчание режет слух.
Он вскакивает, смотрит на родителей, которые прячут глаза – и сердце обжигает болью: снова ребёнок, снова брошен.
– Вы уедете, да? – и кивки в ответ, будто им стыдно так, что они сказать ничего не могут… Какие же они тогда взрослые, если не берут ответственность за свои дела?! Альберту хочется кричать, ругаться и набрасываться с кулаками, рычать, как дикий зверь… Но из горла вырывается только отчаянный выдох. – Неужели вы не могли хотя бы на Ветрардаг остаться… Это же семейный праздник…
– Мы старались, но у нас не вышло, из-за шторма наш маршрут пришлось сократить, а есть важные дела… – Карл похож на виноватого щенка, который напрудил на пол.
– Да какая мне к черту разница! – Альберт все же срывается на болезненный крик. – Вы мои родители, я ваш сын! Неужели я не достоин хотя бы праздники с вами провести?! Вы в моей жизни присутствуете фоном, то появляетесь, то пропадаете, неужели я не заслуживаю хотя бы в неделю Ветрардага вас рядом? Я… У меня злости не хватает, да как вы можете! Каждый день смотрю в окно, ловлю взглядом ваш чертов корабль, и вы приходите только для того, чтобы провести со мной жалкие три-четыре дня… Или когда вы отплываете? Завтра?
– Перестань кричать, – мама выглядит уставшей, посеревшей, так, будто её внезапно сильно затошнило. – Мы сами этого не хотели.
– Если бы вы не хотели – вы бы нашли способ, – Альберт сжимает руки в кулаки, разворачивается и убегает в свою комнату. Злость булькает у гортани, еще пара минут – и она выльется через нос, уши, рот и даже через глаза, настолько он зол!
«Какое право они имеют так поступать со мной?» – Альберт чувствует, как злость превращается в горечь, а та выливается слезами, промачивая подушку.
Совершенно опустошенный, он сворачивается в позу эмбриона и мечтает о том, как мама или папа зайдут в комнату – обнимут, вытрут слезы, погладят по волосам, лягут рядом, да так и проспят в обнимку, пока рассвет не разбудит яркими лучами, бегающими по лицу.
Мама приходит через полчаса – мягкую шершавость ее пальцев, такую ласковую и грубоватую одновременно, невозможно с чем-то спутать. Альберт подставляет щеку под осторожные касания, старается не показать, что плакал – надеется, что кожа не влажная после слез.
– Мы так перед тобой виноваты, – Эмили касается его лба губами и действительно ложится рядом. От нее пахнет морской солью, ветром и мандаринами – запах из детства. Сильные материнские руки прижимают почти взрослого юношу к себе, тонкие губы расцеловывают лицо, и старания Альберта идут прахом – он плакал и плачет сейчас, беззвучно, весь дрожит, как в истерике.
– Я так сильно вас