Децимация. Валерий Борисов
давал на все время пути бричку с кучером.
На другой день, еще затемно, Иван выехал в Дувановку. Было холодно, сырой стылый ветер пронизывал до костей. Бричка была открытой, и Ивану предстояло промерзнуть основательно. Ехать предстояло верст пятнадцать, и Иван, повернувшись спиной к восточному ветру, который в этих местах дул всю зиму, завернувшись в поношенный тулуп, данный ему Пономаренко, стал подремывать. Возница, закутавшись в драный овчинный тулуп, также, кажется, дремал на облучке. Две лошади, выпуская на сыром морозе густой пар из ноздрей, шли неброско, понурив головы. Изредка проснувшийся возница стегал их кнутом, и они некоторое время бежали, постепенно переходя на ленивый шаг.
Иван окончательно проснулся, когда красное, будто раскрашенное охрой морозное солнце встало над восточной кромкой земли затухающим, как угли в костре, огненным шаром, освещая не лучами, а своим бордовым, еще не живым светом заснеженную бескрайнюю южнорусскую степь, по снежному панцирю которой низовой ветер носил жесткие шары перекати-поля да пригибал до самой земли бестелесные островки желтого ковыля. Далекие околыши леса колебались в сумеречно-синей туманной дымке. Белая холмистая степь вливалась в безмолвное пространство и было непонятно – где же горизонт. В далекой тиши степь и небо сливались в единое целое. Казалось, что природа создала замкнутое целостное пространство, где в гармоническом единстве слились свет, перспектива и палитра неброских и однообразных зимних красок. Тишина рассвета была хрустальной и звонкой, как бы одухотворенной, наполненная чистой свежестью. Это чудо природы проникло в самое сердце Ивана, не замечавшего прекрасного раньше в суматохе дел. Он зачаровано смотрел в бездонное белесовато-голубое утреннее небо, устремленное своими краями к земле, бескрайнюю степь, которая своими кромками, в свою очередь, стремилась в небо. Из созерцательного оцепенения его вывел возница, который в очередной раз нукнул лошадей и, обернувшись к Ивану, сказал:
– Вон, сколько зайцев и лис развелось, – он указал на многочисленные дорожки витиеватых звериных следов вдоль дороги, представляющих причудливое кружево на снегу. – Некому их нонче бить. Мужиков мало в селах. А много лисиц и зайцев – это признак к болезням. Много будет болезней у нас. Много… – повторил он сам для себя и ударил лошадей вожжами.
Солнце встало достаточно высоко, превратившись из медного в золотое, когда они подъехали к Дувановке – большому зажиточному селу. На окраине расположилось усадьба Тихоцкого – большой двухэтажный дом, крытый черепицей; вокруг дома, во дворе усадьбы, за изгородью – амбары, сараи, хлевы. Проехав по узким улицам села мимо домиков, сложенных из саманного кирпича под соломенными крышами, бричка подъехала к усадьбе помещика. У ворот встретили двое, вооруженных винтовками, по виду крестьяне.
– Тпру! – прокричал один из них. – Куды прешь! Откедова?
– С Луганска, – объяснил Иван. – К хозяевам надо.
– Гы-гы! – осклабился крестьянин. – Зараз их побачишь.