Апельсиновый ландыш. Андрей Федоров
встать?
– Кажется, у меня рёбра сломаны…
Скрипнули ножки табурета, и Лунёв сел напротив.
– Сейчас, сейчас вам помогут. Всё кончено… Слава Богу, ваша жена во всём созналась Косицкому.
Верещагин застонал…
– Она сейчас признание пишет… – глаза Лунёва сузились и забегали, – говорит, вы ни при чём… Та́к разве, Андрей Васильевич? Так?
Глухим хлопком в глубине каземата прогремел выстрел. Волна выкатилась в коридор и побежала по стенам… Застучали тяжёлые шаги… Лунёв вздрогнул.
Облокотившись о косяк, тяжело дыша, Косицкий, китель в крови, целил револьвером полковнику в грудь.
– Павел Денисович, вы в своём уме? – опешил тот, вставая и пятясь.
– Простите, Виталий Семёнович… И прощайте…
Грохнуло в камере. Лунёв схватился за грудь, качнулся, на полусогнутых сделал шаг, упал мёртвым.
Обхватив руками Верещагина, Косицкий поднял его в нарах.
– Вставай! Вставай, Андрей, Вареньку спасать надо… Можешь машину вести? Вставай же!
«Ромфель» растворился… Только что доставленный с Одессы… сгинул в степи… Вареньку он уложил сзади, Андрей, белый от боли, сел за руль.
Сжимая револьвер, Косицкий смотрел в темноту… Позади щёлкали затворы…
– Бросьте оружие, штабс-капитан! Бросайте! Или мы стреляем…
Штабс-капитан поднял пистолет к виску.
– L’honneur l’exige… – выдохнул он в ночь…
Дурочка
– Вот зря вы так, Андрей Сергеевич, зря! Какие неправильные слова вы сказали!
– А тебе, Студент, кто слово давал? Тут мужики собрались… – Андрей зло сплюнул на снег. – Ты поленницу натаскал?
– Днём ещё.
Раздражение нарастало:
– Иди, валежника добери…
Остальные молчали. Сидели, делали вид, что каждый думает о своём, хотя больше всего боялись другого. Боялись, Андрей опять вспылит.
Когда он невзлюбил Студента? Да, наверное, сразу, как тот появился в отряде. Это был июль? Июль. В июле немцы трепали их больше всего. От отряда крохи остались, дальше августа никто не загадывал. Только раз смогли огрызнуться – в Соловьях, да и то по наводке от армейских. Студента полуживого нашли у коровника. Он лежал в крови и грязи, казалось, не дышал, в правой ладони смертельной хваткой держал половину своего отрезанного уха.
– Смирно!
Все вскочили, вытянулись.
– Вольно, – Мухин, махнул рукой и присел к костру, – Ну что, опять про водку, да про баб?
И улыбнулся. Потом обвёл всех взглядом. Колючим, пронизывающим до костей, командирским:
– Что не так?
– Нет, всё нормально, Борисываныч… – растянул Коля-санитар, лукаво улыбнувшись, – Как всегда – баб нет, так мы про водку.
– Ну, ну. «Подсудимый Иванов, а вы вообще-то пьёте? Я не понял, товарищ судья, это вопрос или предложение?»
Все грохнули.
– Борисиваныч, ну откуда у вас по анекдоту на каждое слово?
Мухин смеялся со всеми. Смеялся