Вначале было слово. Игорь Николаевич Евтишенков
священник Хосе Мария Матеос давно уже затушил свечи и готовился отойти ко сну, когда в тяжёлые церковные ворота громко постучали. Событие незаурядное для его маленькой церквушки, стоящей на холме вдали от деревни. В большинстве своём, проводящая дни и ночи в труде паства к этому времени уже отошла ко сну, и вряд ли кто-нибудь стал бы тащиться сюда по пустякам.
На улице было сыро. Дождь прошёл совсем недавно. Священник задержался на ступеньках. Несколько луж неприятно преграждали дорогу его прохудившимся сапогам. Пока Хосе Мария искал обходные пути, было тихо, и у него возникла надежда, что за воротами уже никого нет. Однако, подойдя ближе, он услышал неровный перебор топчущихся на месте лошадей. Их было не больше трёх. В этот момент стук повторился. На этот раз даже более настойчиво.
– Кто там? – тихо спросил священнослужитель, почти прислонившись ухом к замочной скважине.
– Луис Монтаньес! – раздался вдруг такой громкий голос, как будто губы говорящего находились напротив замочной скважины. – Я хочу поговорить с падре.
– Уже поздно, сын мой. Ты уверен, что хочешь поговорить сейчас? – святой отец на всякий случай не стал сразу открывать ворота, чтобы потом лишний раз не закрывать их, если удастся переубедить говорящего. Он сильно устал в этот день. Было далеко за полночь, а завтра с утра предстояло сделать много тяжёлой работы.
– Да, уверен! – он говорил слишком громко для простого крестьянина. – Откройте, святой отец! Мне надо с вами поговорить.
– Ну что ж, – прокряхтел Хосе Мария и со скрипом повернул ключ в замке.
– Мне нужен Ваш совет, падре, – святому отцу бросились в глаза дорогие оторочки чёрного бархатного камзола, белоснежные манжеты и такой же тонкий кружевной воротник просящего. Даже в тусклом свете ночного фонаря с закоптелыми пергаментными стенками было видно, что путник носил дорогую одежду. Правая рука в перчатке лежала на эфесе прячущейся в темноте шпаги, но по тускло-жёлтому блеску широкой чашки над рукояткой можно было судить, что она была покрыта золотом. Подняв глаза вверх, падре буквально наткнулся на жёсткий и взгляд двух спокойных и решительных глаз. Узкая бородка вдоль нижней части лица, гладкая кожа, плотно сжатые губы и тонкий, без горбинки нос – всё это сразу бросалось в глаза на фоне широкого белоснежного воротника. Однако именно глаза приковывали основное внимание в этом человеке, заставляя забыть обо всем остальном и думать только о них, стараясь разгадать причину их глубокого спокойствия. Большие черные зрачки усиливали это впечатление, и, казалось, что изнутри эти глаза горят каким-то неведомым огнём, который придавал их хозяину такую уверенность в себе. На вид путнику было чуть больше двадцати двух – двадцати трех лет, но что-то подсказывало падре, что пережил этот человек в жизни намного больше. «Да… не иначе, как любовь», – подумал он. Больше ничего не может привести богатого молодого человека за советом к священнику посреди ночи.
– Ну что ж, входи, дальний странник. Двери храма Господнего открыты для всех, – падре посторонился и впустил молодого человека внутрь. Тот сразу же направился к дверям церкви, не обращая внимания на грязь и лужи. Брызги от его сапог разлетались в разные стороны, поэтому Хосе Мария приотстал, стараясь не попасть в старые лужи и не оказаться обрызганным молодым человеком. Так они вместе прошли через маленький двор и вошли в церковь. Медленно двигаясь вдоль двух рядов узких чёрных лавок, напоминавших в свете старого фонаря длинные гробы, они наконец добрались до алтаря, а оттуда – и до дверей исповедальни. Святой отец закашлялся. У него закружилась голова. На губах выступила пена. По привкусу – опять с кровью. Он знал, что сырая церковь – не лучшее место для ежедневного пребывания бренного человеческого тела, но имел ли он право роптать, когда в мире ещё было так много боли и несправедливости?
Его гость тем временем без колебаний открыл дверь и шагнул внутрь. Святому отцу пришлось сделать то же самое. Внутри их разделяла хлипкая решётчатая перегородка, верхняя часть которой была дополнительно закрыта грубыми досками. Поменять их на занавески, как в севильских церквах, никак не получалось, но падре был доволен и тем, что эти конструкции тоже хорошо служили своему делу: лица говорящего видно не было, а всё остальное приходящих сюда по воскресеньям мирян не очень-то и волновало. Священник сел на скамью, сделанную из такой же грубой доски, как и сама келья, и поощрительно кашлянул. Его сигнал был сразу же услышан.
– Святой отец, я пришёл за советом. Мне надо… – молодой человек, казалось, не знал, как правильнее выразить свою мысль. Почти все прихожане сначала зажимались, как будто им в живот ткнули горячим железом, а потом распускались, как цветы по весне, и постепенно начинали то плакать, то шептать, говоря всё подряд.
– Господь всегда готов выслушать твою боль. Не держи её в себе, сын мой.
– Я хочу отомстить, падре! Я хочу отомстить тем, кто меня унизил!.. – сразу же заговорил он. Сквозь широкие клетки перголы было видно, как сжимались и разжимались его длинные, сильные пальцы, оставляя след на бархате панталон. Святой отец вздохнул, чувствуя, как в предчувствие трудного и однообразно