Бесы в погонах. Михаил Серегин
Не говорить?
– Да. Не надо. Я сам с «этим» поговорю. Как мужик с мужиком... Нельзя нам с Катькой с этого начинать. Вы понимаете?
Отец Василий понимал. Весь его опыт говорил о том же: с такого события, как это, совместную жизнь начинать нельзя. А следствие и суд в отношении брата невесты – это полный крах всех дальнейших планов на благополучный и счастливый брак. Тут Санька был прав на двести процентов.
– Я вас очень прошу, не говорите... – повторил Санька и прикрыл глаза. – Очень...
В РОВД позвонил дежурный врач, уже после операции. Но отец Василий не стал дожидаться визита следователя, а отнес пропитанные кровью рясу, подрясник и прочее одеяние в больничную прачечную, прошел вслед за Костей в душевую и через полчаса уже надевал привезенную шофером главврача от Ольги новую рясу, чтобы еще через четверть часа начать-таки вечернюю службу. Пусть и для тех немногих, кто его дождался.
Он стоял перед тяжелейшим моральным выбором: рассказать или не рассказать. Отец Василий ничего не обещал Саньке. Более того, понимание того, что нервный, весь в отца, Сережа может на этом не остановиться, только подстегивало священника к исполнению гражданского долга.
Но он не мог относиться к Сереже только как к преступнику, да и обещание Саньки самостоятельно поговорить с будущим шурином «по-мужски», а значит, не вовлекая слепую Фемиду в поход по минному полю семейных отношений, показалось ему достаточно мудрым. Гораздо более мудрым, чем предсмертное устремление безостановочно «мочить этих козлов».
И когда следователь все-таки нашел его в храме, очень оперативно, не более чем через полчаса после звонка из больницы, отец Василий был готов ответить на любой вопрос, кроме главного: «Кто?»
– Мы обнаружили на месте преступления черный капроновый чулок, – напряженно смотря отцу Василию прямо в глаза, домогался следователь. – Неужели вы не запомнили его лица?
– Так уже вечерело... – пожимал плечами священник.
– Не так уж и темно было, – возражал следователь.
– Все произошло так быстро... – виновато опускал очи долу отец Василий, и следователь яростно вздыхал и начинал все сначала.
Саньку отец Василий исповедал и причастил на следующий же день. Лейтенант выглядел бледновато, но сознание удерживал легко, и единственное, что его беспокоило, так это, чтобы будущий шурин не натворил чего еще. Но потом в больницу пришел Макарыч, и поводов для беспокойства прибавилось.
– Это Рома сделал! – с ходу заявил главный рубоповец городка. – Я вам точно говорю!
Священник по возможности тактично попытался узнать, почему Андрей Макарович так уверен в виновности старшего Якубова, но ничего внятного в ответ не услышал.
– Ну, ничего! Я ему устрою веселую жизнь! – беспрерывно горячился Макарыч. – Он у меня еще попляшет! Думает, пацана своего отмазал, так и ему все с рук сойдет? А хрен там! Я ему устрою! На всю жизнь запомнит!
Санька смотрел на своего крестного с глубоким отчаянием, но поделать ничего не мог: ни правды сказать, ни остановить. И тогда отец