Тот, кто меня купил. Ева Ночь
от сдерживаемого хохота по стене. Смеяться сейчас нельзя. Если честно, мне не до смеха. Я пытаюсь умыться, вычесать пыль из волос и отчистить фирменное платье. За него Гена сдерёт три шкуры. Порча хозяйственного имущества.
О рухнувшей инсталляции я даже думать не хочу. С тоской прикидываю, сколько придётся пахать бесплатно и как выкрутиться без тех копеек, что я здесь зарабатываю. Не знаю, как Гена, а тётка меня со света сживёт. На эти деньги я питалась в университете, ездила в метро и покупала кое-что из вещей. Теперь на всём крест.
– Гена, надо поговорить, – слышу я незнакомый голос. Уверенный такой, деловой.
– Сэва, дарагой, нихаращо получилось. Господин Гинц ни захатэл ждат косидо? Пальчики аближеш, такой изысканный вкус. Савсем как в Испании. Ни атличиш.
– Попробую, попробую я твоё косидо, как только договоримся.
Синица ожесточённо машет руками на Ольку, та, закрыв рот обеими руками, испуганно замирает у стены, как мышь. Затаив дыхание, мы на цыпочках подкрадываемся к кабинету Гены Падлыча. Начало разговора, естественно, мы пропустили. Но то, что творится дальше, можно и не подслушивать: голос хозяина стены пробивает, как бронебойные снаряды.
– Ты смэрти маей хочеш, да? Эта символ маево рыстрана, а она его убила, да? Талысман разрушила, бэду накликала. Типер по миру пайду.
– Ой, да ладно, – посетитель лениво растягивает слова. Чувствуется: иронизирует. Если не сказать хуже. – Что ты так по этой рухляди убиваешься? Символ, талисман… ерунда это всё, ты ж взрослый мужик, Гена. Ну, что ты сейчас несёшь? Ей цена пять копеек в базарный день. Между прочим, ты Гинца своим ором расстроил. Девушку зря обидел. Триста долларов за эту кучу мусора никто не даст.
– Э-э-э, Сэва, какой трыста? Две тысячи заплатил. Сам Бэйкин ваял, дызайнер мирового уровня. В Парыже выставка проходит. Успэх бешеный. Типер я его ни угаварю новый шыдевр сваять.
– Пятьсот. В дань уважения к мировому светилу.
– Дыве! Дыве тисячи!
Они торговались истово, но по-разному. Падлыч рвал на лысине волоса – образно выражаясь, незнакомец Сева продолжал отстреливаться лениво, словно точно знал, что в какой-то момент Гена сдастся, а все его «сваэй русской мамай клянус» не более, чем горячая испанская (как он без конца подчёркивал) кровь, из которой тянулись добротные грузинские корни. Хотя с натяжкой Гена бы и за испанца сошёл. С его-то носом, жгуче-чёрными глазами и темпераментом.
– Ах, какой мужчина! – шепчет почти одними губами Линка. Естественно, она не Геной восхищается, а вторым заядлым торгашом. – Совершеннейший вынос мозга, видела?
Ничего я не видела. Как-то не до того было, чтобы рассматривать. Я на руки, виски и профиль «объекта» пялилась, пока подо мной Росинант с Дон Кихотом не грохнулся. Ну, сидел какой-то рядом. Блондин, кажется. Но это не точно. Меня и сейчас несколько иные материи волнуют.
Чувствую, как шевелятся на затылке волосы. Дыбом встают. Эти двое за дверью уже до тысячи долларов дошли. И как-то нехорошо мне. Неспокойно. С какого перепугу чужой мужик мой «долг» перед «родиной» оплачивает? Ведь не от большой любви к альтруизму. Судя