Как млад Иванушка-Дурачек крапиву рубил. Андрей Русавин
– по банану! Всегда! Аз каков ни на есть, а охоч усё трескать. Где дерябно да трескатно – тудась аппетит меня у… у… устремляет!
И пополз аз по бережку, по бережку всё кисельненькому. А кезюк-то[69], кезюк: бу… будто кто в кезеве[70] на бу… бу… буль… буль… бульдозере гонит!
А я всё пресмыкаюсь да пресмыкаюсь себе, по-пластунски пресмыкаюсь! Дождь вымочит, солнышко высушит, буйны ветры голову расчешут. Прикольно! Спячка не охватывает, дремуха не охмуряет, едево[71] из головы не выходит.
Полозил[72], полозил, зубоцками звякал; дополозил до первого, второго, третьего, четвертого, пятого, шестого, седьмого неба, споткнулся о золотой кирпич, валявшийся подле какого-то монументального долгостроя, выпалил свой подробнейший комментарий да и замечаю: ходит зде[73] бык печеный, в одном боку нож точеный, в другом боку вилка. Подле расхаживают рюмка и горилка, песни горланят, прохожих бьют да буянят. Кому надо закусить, изволь резать да кроить! Аз и возрадовался!
Ну, и где распитно да трапезно на Руси? Мабудь, на небеси?
Нет, ну нет, нет, нет на небеси этого – как бишь его? – банана! Ни шофёру, ни пешему, ни конному, ни крылатому не достичь! Однозначно, понимаешь!
Как млад Иванушка-дурачек со своим родным дедушкой мирошкой ну очень хорошо жил
Посвящается Т. Королёвой
Как начался белый свет, было мне от роду семь лет.
Жил я со своим родным дедушкой, звать дедушку – Мирошка. У дедушки Мирошки денег не было и трошки. Дедушка тогда еще не женился, а батька мой еще не родился.
Жили мы в палатах куда как богато: от наготы и босоты ломились шесты!
Жили хоть в нужде, да припеваючи: нужда и плачет припеваючи!
Богачи едят калачи, да не спят – ни в день, ни в ночи; а мы – чего ни хлебнем, да заснем!
Богатый не золото ест, и мы не камень гложем.
Да и что нам золото, светило бы солнышко!
У нас и два гроша – куча хороша; у нас одна копейка – и та ребром. Так нам не о чем тужить, как нечего прожить. А коль денег ни гроша, так слава хороша. Не от того мы оголели, что сладко и пили, и ели; а, знать, на наши денежки прах пал.
Боже мой, Боже, всякий день то же: солнце встанет – хочется есть.
Батька мой, который тогда еще не родился, жил не ровно: хлеб есть – так соли нет; соль есть – так хлеба нет; а я, добрый молодец, жил с дедушкой Мирошкой ровно: ни хлеба, ни соли. Только во сне я хлеб-соль и видел: хлеб-соль и во сне хорошо.
Боже мой, Боже, всякий день то же: полдень приходит, обедать пора. Бывалоча реку дедушке:
– Деда, а деда! Надо бы пообедать!
– Так хлеба нет! – отвечает дед.
– А кнут есть?
– Есть.
– Айда собак гонять!
И всё-то у нас на месте было: двор-то под окошком, крапива у порожка, изба-то у ворот, тольки задом наперёд.
Двор-то у нас кольцом, три жердины конец с концом, три кола забито, три хворостины завито, небом накрыто, а светом обгорожено, горюшком обхожено!
А
Кезю́к – пузо.
Ке́зево – пузо.
Е́дево – еда.
Поло́зить – ползти.
Зде – здесь.