«Трагическая эротика»: Образы императорской семьи в годы Первой мировой войны. Борис Иванович Колоницкий
Во всяком случае, можно с уверенностью предположить, что они сами в каких-то обстоятельствах ранее слышали этот слух, даже если они и не верили ему. Ложный донос, таким образом, также содержит важную информацию о состоянии общественного мнения, о распространении определенных слухов и определенных образов власти.
После начала войны русские криминологи прогнозировали снижение числа преступлений по оскорблению членов императорской семьи. Они возлагали надежды на общий патриотический подъем в стране, на призыв в армию потенциальных преступников (очевидно, что их было особенно много в возрастной группе военнообязанных) и, наконец, на резкое ограничение продажи спиртных напитков (напомним, что преступление считалось «пьяным»). Возможно, эта тенденция и имела место в самом начале войны; вообще, в это время пресса отмечала снижение любых видов преступности131. Так, нам известен 41 случай оскорбления императора в июле 1914 года, 44 случая – в августе. Утверждалось, что часть этих преступлений была совершена пьяными (не менее 12 случаев в июле). Для сентября, октября и ноября – соответственно 25, 12 и 25 случаев, причем зафиксировано только одно «пьяное» преступление (в сентябре). Весьма возможно, однако, что в особой обстановке начала войны часть совершавшихся преступлений такого рода попросту не фиксировалась.
Однако в дальнейшем действительность явно опровергла прогнозы криминологов: число дел, возбужденных против оскорбителей членов правящей династии, возросло, существенно увеличилось и количество «пьяных» преступлений. Крестьяне, разумеется, находили способы выпить даже в условиях резкого ограничения торговли спиртными напитками. В русских газетах появились статьи с красноречивыми заголовками «Борьба с одеколоном», «О пьяных делах», в городах империи обыватели втридорога переплачивали за всевозможные суррогаты, порой опасные для жизни потребителей, которые носили экзотические названия («союзная мадера», «лапландский антитрезнин»), а русская деревня быстро осваивала разнообразные технологии самогоноварения. Корреспондент петроградской газеты писал: «Для названий тех “суррогатов”, которыми заменяется теперь водка, скоро, кажется, придется составлять особый словарь. “Самосидка”, “бражка”, “кислушка”, “арака”, “ханжа” и пр., а теперь в Астрахани появился еще некий “бал”». Эти сюжеты нашли отражение и в современном фольклоре, и в личной корреспонденции современников. Уже в октябре 1914 года некий житель Иркутской губернии сообщал в своем частном письме: «Из самых различных местностей газетам сообщают, что в деревне опять замечается пьянство, что старые безобразия начинают повторяться. Сообщения эти, по-видимому, вполне правдивы, так как есть известия, что в некоторых уездах акцизный надзор вынужден был командировать особых контролеров для обнаружения мест тайной продажи питей. Пьют пиво, самодельную водку, очищенный денатурированный спирт, виноградное вино, коньяк и наливки»132.
О приверженности ряда крестьян давнему и привычному образу
См.: Падение преступности // Новое время. 1914. 25 августа.
Новое время. 1915. 16, 17 июля; ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 998. Л. 1727.