Сахар на дне чашки. Повесть, рассказы. Мария Каменецкая
в рот не лезет, – сообщила мать с набитым ртом. – По телевизору интересные передачи были. Оказывается, есть специальная метода – за месяц можно выучить десять языков. Надо попробовать тебе.
– Ага.
– Ага-ага. Когда ж ты уже порадуешь мать.
Лиза сполоснула тарелку, налила себе чаю.
– Отец звонил. На границе застрял, говорит. И чего они там возят, что их держат по трое суток?
– Это не они, это наша таможня.
– Не знаю, вечно ты его защищаешь, короче, скоро будет. Глянь, Лизон, что купила.
Недавно Лизина маман увлеклась искусственными цветами, так что по квартире были расставлены букеты из пластиковых роз и бумажных хризантем. Сегодня к искусственным цветам мать добавила пластмассовые красные яблоки – украсила ветхое трюмо в прихожей.
– Ну! – сказала мама, – Красота!
– Фу! – отрезала Лиза, – Кошмар! Ты хоть, не знаю, посмотри журналы по интерьеру.
– Вот сама и смотри!
Еще немножко – Лиза отлично знала сценарий – и мать понесет на слезы. Она подожмет губы, пойдет трагическими пятнами и, наконец, разрыдается: «Стараюсь-стараюсь, а в ответ что слышу. Вот сама и украшай, как хочешь, я не против, я только рада буду, если хоть кто-то поможет».
Действительно, мать краснела и пухла, как комар, напившись крови.
– А ведь от вас только слышишь «фу» да «фу», а я так надеялась – будет муж-кормилец-помощник, будет доча-умница-помощница-красавица…
Не выдержав, Лиза метнулась к себе в комнату и хлопнула дверью: от картошки мутило, да и от остального тоже.
В квартире у Мишы было тихо; у них почти всегда было тихо. Родители любили роскошь и излишества, но на домашнем общении экономили – дома отдыхали. Миша кинул ключи на трехногий столик в прихожей, объявив о своем возвращении. Ноль эмоций.
Тихо тикали дубовые часы, откуда, по преданию, должна была и кукушка вылетать, только Миша ее ни разу не видел. Побулькивала мультиварка на кухне; на такой блестящей металлической кухне, что куда ни глянь – наткнешься на свое отражение.
В гостиной работал телевизор, тоже, конечно, тихо: на экране почти беззвучно сражались боксеры. Из-за кожаной спинки дивана торчала отцовская макушка, из-за подлокотника массивного кресла выглядывала рука матери.
– Привет, – сказал Миша.
Макушка вроде бы кивнула, рука помахала.
– Овощи сейчас будут, – вполголоса сообщила мать.
– Сыт. Спасибо.
– Тогда я выкину, – так же тихо и бесстрастно отозвалась мать.
Миша не выдал никакой реакции, ушел к себе, плюхнулся на кровать, не переодеваясь. Кивнул, как обычно, портретам на стене: Ницше, Керуаку, Конан Дойлу, Хантеру Томпсону, Бегбедеру и Мураками, – с четырнадцати до восемнадцати Мишу здорово колбасило. Из-за портретов на стене Мишу в свое время называли девочкой с томиком стихов, интеллектуалом с хвостиком, фанаткой и т. п. Сейчас-то Миша повзрослел и мог справиться уже без этих ребят, но как-то неловко было скручивать портреты и куда-то запихивать: