Грозный. Буденновск. Цхинвал. Донбасс. Александр Сладков
никуда не надо. Рельеф одного и того же места изменяется по три раза на день. Включил камеру, и тарахти себе. У них танки – и у нас танки. У них минометы – у нас минометы. У них пушки? И у нас. Работа кипит, ни один ствол не простаивает.
Вот сейчас навстречу выходит пехота. Снимаем. Бойцы довольны. У каждого за спиной холщовый мешок. Кто-то тянет пакет с консервами. Большие такие банки – икра кабачковая, что ли? Кто-то узел тащит из плащ-палатки. Тоже, наверное, харч. Последние волокут термос. Пустой, зеленый, армейский. Он весело дзинькает крышкой. Создает настроение. Видать, парни вышли из соседних развалин, с передовой. Чтоб харчей прихватить.
У нас с тыла – река Сунжа. За ней Бароновка – частный сектор, где живут русские и армяне. Жили. Жили русские и армяне. А сейчас там, за рекой, боевики. И впереди боевики. Те, что с Бароновки нас подпирают. Те, кого во дворце мы атакуем. Город переполнен людьми и техникой. Сколько боксеров может драться на ринге? Двое. Один на один. Но сто, двести боксеров «в квадрате» уже не поместятся. Вот и Грозный. Север наш – мы увозим туда раненых и убитых. По этой же дороге получаем пополнение и боеприпасы. С юга в город идет дорога боевиков. И сил по ней поступает в Грозный не меньше. Оба потока сталкиваются в районе дворца. Огромные жернова перетирают людей и технику в мелкую фракцию, требуя новой работы. Я не понимаю, почему коммуникации мятежников до сих пор не перерезаны. Почему не влупят как следует по горам, по их спальным районам. Сил нет? Зачем было тогда войну начинать?
Бои в Грозном идут вторую неделю. Сначала налетели лихо, с шашками наголо. И получили в челюсть. Стали действовать медленнее, осмотрительнее. По ночам десантура, разведчики и спецназ уходят в городские кварталы. Зачищают дома, тихо режут охранение боевиков и заводят туда пехоту. Днем следят за домами, в которые предстоит дальше идти, ночью работают, а с рассветом ложатся спать. У ОМОНа, СОБРов и внутренних войск тоже полно работы. Боевики шастают по нашим тылам. Там обстреляют, там подорвут. Надо ловить, уничтожать. К слову «пленный» мы здесь еще не привыкли.
Выбираемся на другой край «рохлинского» плацдарма. Ближе к дворцу. За бетонным забором столбики чеченского мемориала. Много столбиков. Они символизируют мусульманское кладбище. Это память о чеченцах, умерших в депортации. Говорят, где-то здесь, у этих столбиков, захоронен убиенный своими же соплеменниками первый президент Грузии Звиад Гамсахурдиа. В отдалении развалины старого здания нефтяного института. Метрах в тридцати – сгоревшие БМП, колонной воткнувшиеся одна в другую. А прямо перед нами дерево. Здесь их много, таких деревьев, словно обкусанных дьяволом. Осколки, пули, взрывная волна сломали все ветки, стесали кору. Дальше огромная площадь. Лунный пейзаж. Снега нет. Грязь, покрытая кирпичной оранжевой крошкой, которую снаряды ежеминутно выбивают из разрушенных стен. А ветер тут же разносит по городу. Над всем этим пространством