Пампа-блюз. Рольф Лапперт
обзором».
– Не забудь про таблетки, – говорю я и придвигаю ему блюдце с таблетками.
– Спасибо.
Карл по одной кладет капсулы на язык и запивает их все разом водой.
Время от времени, не слишком часто, я представляю себе тот день, когда Карл умрет. Иногда, совсем редко, мне хочется, чтобы я пришел утром, а он уже лежит мертвый в постели. Если бы бабушка не бросила его, ухаживать за ним пришлось бы ей. Тот, кто утверждает, что мы вольны распоряжаться своей жизнью по своему усмотрению, ровным счетом ничего не понимает. И уж точно не знает, как это – целыми днями возиться с больным дряхлым дедом.
После обеда я выкатываю из сарая свой тук-тук. Года три назад я видел по телевизору репортаж об Индонезии, где по улицам разъезжают тысячи таких вот моторикш. Хорст, один из местных фермеров, отдал мне сломанный мопед. А я за это починил ему доильную машину. Я довольно хорошо разбираюсь в технике, кое-чему у Масловецки в гараже научился, что-то из книжек почерпнул. Три недели спустя я совершил пробную поездку на тук-туке. Украшать и разрисовывать его я начал уже потом и до сих пор еще клею на стены и крышу кабины все, что попадается под руку: монеты, осколки стекла, отполированные ветром и дождем, пластмассовые игрушки из упаковок мюсли, ненужные ключи, шахматные фигуры, домики улиток, колпаки от колес, белесый мышиный череп. Иногда Масловецки мне кое-что подбрасывает, или Хорст, или Вилли, или Отто. Например, красное стекло от задней фары уже не существующей машины, крышку от бутылки итальянского пива, запонку, жетон для собаки. Анна периодически дарит мне то украшенную дешевыми стразами брошку, то сломанную заколку для волос, блестящую на солнце. Каждую неделю добавляется что-то новое.
Я ставлю тук-тук в тенек и возвращаюсь в дом. Карл сидит в кухне на табуретке и рассматривает свои башмаки. Его руки лежат на коленях, все в морщинах и пятнах, покрытые синими венами. Я видел фотографии, где он еще молодой, такой здоровенный, крутой, с шапкой черных волос и ясными глазами, в которых нет ни тени сомнения или растерянности. Эти фотографии хранятся у него в шкафу в коробке, и мне с трудом верится, что на них тот же самый человек, который сейчас сидит передо мной и не может вспомнить, как завязывать шнурки.
Я стараюсь не думать об этом, хотя больше всего боюсь именно того, что когда-нибудь сам буду сидеть на этой проклятой табуретке и не смогу вспомнить ничего о своей жизни. Потому что ее у меня не было.
– Все очень просто, вот, смотри, – говорю я Карлу, опускаюсь на колени и завязываю шнурок на левом ботинке.
– Спасибо, – отвечает он.
– Второй давай сам.
Карл медлит, берет шнурок за концы, старательно их перекрещивает и останавливается, вспоминая, что же дальше.
– А теперь?
– Протянуть один под другим, – отвечаю я.
Как в замедленной съемке, Карл совершает несколько бессмысленных движений, кряхтя при этом так, будто делает тяжелую работу.
– Ладно,