Цена отсечения. Александр Архангельский
спрашивайте тогда с себя, Жанна Ивановна. Кашку вы заварили? вам ее и кушать. А твердая почва где? да хотя бы вот здесь, на льду. Правда, подо льдом вода. Но глубоко, промерзло все как следует, растает не скоро.
Молчание. Играет старая добрая музыка, похрипывает Тото Кутуньо. Лезвия коньков подрезают лед; слышны хруст и звон. Натужно смеются девчонки: мальчик один на всех. Желтый свет фонарей, зыбкий туман, смутные очертания домов; вечернее небо изнутри подсвечено Москвой. Некуда деваться. Ничего уже не отменишь. Если теперь отказаться, можно себя извести. Подозрения угнездились в сердце, сами собой не исчезнут; их нужно либо полностью развеять, либо уже до конца подтвердить.
– Хорошо же, Иван, я согласна. Давайте ваш треклятый маячок. Как его вклеивать? Куда? Под крышку? А по-другому никак? Я же ногти сломаю.
Стеклянные двери с трудом поддались; в лицо ударил перегретый воздух; пахнуло затхлым уютом. Сколько он не ездил на подземке? Десять лет? Двенадцать? Все пятнадцать? В Париже и Риме в метро спускался, ездил по Нью-Йорку с неграми, вдыхая кукурузную отрыжку и запах пива в промокшем пакете, а в Москве давно отвык, позабыл уже, что и к чему.
Картонные проездные. Раньше таких не было, раньше были пятачки, потом жетоны. А теперь приложишь к турникету, проходи на зеленый свет; почти как магнитные карточки в охраняемом офисе. Суббота, вечер, а народу много. Большинство в спортивных костюмах, у кого за плечами лыжи, у кого сноуборды в футляре; несколько поддатых рыбаков с подледной снастью: на ногах безразмерные валенки, на плече кургузый фанерный ящик, непременно защитного цвета, сбоку привинчен бур, вид допотопный, бурлачный, репинский. Видимо, только что подошла удобная электричка, все ринулись в метро.
Толпа энергично сдавила, пропитала запахом свежего перегара, грубого пота, приличного одеколона, увлекла за собой, весело толкнула на эскалатор. Степан уплывал куда-то вниз, в опасную глубину, озирался по сторонам. Светящиеся столбики сменяли друг друга; на подпоры кто-то наклеил рекламки:
Революция будет!
734!
Все – жесть!
Ждем в клубе Б-3!
За спиной притулилось семейство, перегруженное санками и лыжами; подобревший, обмякший папаша объяснялся с женой и дочкой:
– Девочки, какие ж вы хорошие, я должен вам сказать, девочки, что я вас очень люблю. Правда-правда. Но чтобы жизнь у вас была не мухоморская, мне надо много работать. Реально, много работать. И я работаю.
– Спасибо, папа. – Кажется, девчонка над ним смеется. Но не очень зло.
– И если у меня не всегда получается вам сделать все как хочется, то не потому, что я не хочу, а потому что не могу. Реально, не могу. Вы, девочки, не должны на меня обижаться.
– А мы не обижаемся. Только мама не девочка, а женщина…
– Э, милая, ты еще не поняла, как же многого ты еще не поняла, девочка моя, но ты обязательно поймешь. Можно я тебя поцелую?
– Ну ладно, поцелуй. Фу, какой ты мокрый. Хихи. Совсем как твой Джульбарс.
Набрался,