Пробуждение. Александр Матвеев
становилось громче от минуты к минуте. Наконец шум превратился в рев, и я начал различать отдельные слова в этом нарастающем рыке. Кто-то говорил со мной на неизвестном языке, ничего перевести я не мог, но чувствовал, что слышу ругань и брань. Кажется, я был противен здесь каждому дереву, каждой травинке. Все было возмущено моим появлением в лесу, моим блужданием по почве, вдыханием воздуха, сломанными ветками. Страх охватил меня, и я побежал, ветки норовила ткнуть мне в глаз, а в земле образовывались рытвины, о которые я спотыкался. Наконец, я выбился из сил и упал, дышал в землю, что-то шептал, пытался умилостивить природу, дать мне возможность выжить.
Очнулся я, кажется, уже в полдень. Летнее солнце осветило лесную полену, где я отключился. Лицо горело, казалось, все насекомые в лесу приползли или прилетели, чтобы попробовать моей крови, и теперь рассказывают другим, насколько она хороша, уговаривают поискать меня в лесу и пробовать ее на вкус. Кровь на лице запеклась, голова ужасно болела, в животе то вспыхивала, то угасала острая боль.
Я твердо решил не унывать и двигаться строго на север. Неизвестно смогу ли я выбраться к своим, но это было лучше, чем блуждать по лесу бесцельно. По мху на деревьях я определил север и побрел на встречу к своему будущему. На пути встречались то кусты с какими-то непролазными колючками, то плотно растущие деревья. Мне приходилось их обходить, делая огромный крюк, сложно было понять сбился я с пути, или все еще двигаюсь в выбранном направлении.
Порой пронзительные крики птиц и скрипы сосен сменялись абсолютной тишиной. Я чувствовал, как лес прислушивался ко мне, присматривался: «Не сошел ли еще он с ума?». Затем мучение звуковой атакой под палящим солнцем начиналось заново. Наконец я закричал, так громко, что заболело горло. Мне стало легче, возможно, мой крик даже отогнал надоедливых насекомых, которых, кажется, стало меньше. Я облегченно заплакал.
Я вспоминал наш большой уютный дом, где по утрам пахло кофе и свежим теплыми булочками, на которых таяло холодное сливочное масло. Заразительный смех матери и длинные увлекательные истории отца об африканских странах. Сложное время между двумя войнами, но для меня оно стала периодом грандиозных открытий. Вместе со мной, сам себя удивляя, взрослел новый двадцатый век, по улицам впервые поехали автомобили, в кинотеатрах можно было увидеть, как выглядит Нью-Йорк, зазвучала новая ревущая музыка. Счастье это было мимолетным – маленькой песчинкой, но самой заметной среди большой россыпи бисера детских воспоминаний.
Компания отца обанкротилась, я до сих пор не понимаю, как он смог не потерять дом, не пасть духом. Множество людей решило снять с себя ответственность за жену и детей, просто выйдя в окно высотного здания. Как странно сегодня осуждать тех, кто посчитал самоубийство лучшим способом завершить жизнь. Правительство менялось одно за другим. Доллар стоил целую садовую тележку марок. Неожиданно странный психопат выстоял на политической сцене больше трех месяцев и договорился