Травяная западенка. Павел Бажов
кто-нибудь, а главный щегарь!
У вдовы к той поре дочь Устя поспела. Самые ей те годы, как замуж отдают. Яшка слепыш-слепыш, а тоже разглядел эту деваху и давай удочки под этот бережок закидывать. Мать видит, какой поворот вышел, – не супорствует этому. Еще и радуется.
– Вишь, дескать, Усте счастье какое! Глядишь, – и я за Яков Иванычевой спиной в спокое проживу, никто тревожить не станет. Вон он какой начальник! Пешком-то и ходить забыл. Все на лошадке да на лошадке.
У Шаврихи тоже своя причинка была. Мужик-от у ней, покойная головушка, самостоятельного характеру был. Кремешок. Из-за этого, сказывают, и в доски ушел. Он, видишь, малахитом занимался, и слушок шел, будто свою ямку имел где-то вовсе близко от заводу. Ну, барские нюхалки и подкарауливали. Один раз чуть не поймали, да Шаврин ухитрился – в болоте отсиделся. Тут нездоровье и получил. А как умер, жену и стали теснить.
– Сказывай, где малахитова ямка!
Шавриха – женщина смирная, про мужевы дела, может, вовсе не знала – что она скажет? Говорит по совести, а на нее пуще того наступают:
– Сказывай, такая-сякая!
Пригрожали всяко, улещали тоже, в каталажку садили, плетями били. Однем словом, мытарили. Еле она отбилась. С той вот поры она и стала шибко бояться всяких барских ухачей.
Устя у той вдовы, как говорится, ни в мать, ни в отца издалась.
Ровно с утра до ночи девка в работе, одежонка у ней сиротская, а все с песней. Веселей этой девки по заводу нет. На гулянках первое запевало. Так ее и звали – Устя-Соловьишна. Плясать тоже – редкий ей в пару сгодится. И пошутить мастерица была, а насчет чего протчего – это не допускала. В строгости себя держала. Однем словом, живой цветик, утеха.
За такой девкой и при бедном житье женихи табунятся, а тут на-ко – выкатил млад ясен месяц на буланом мерине – Яшка Зорко Облезлый! Устенька, конечно, сразу хотела отворотить ему оглобли – на смех его подняла. Только Яшка на это шибко простой. Ему, как говорится, плюнь в глаза, а он утрется да скажет: божья роса.
Устюха все ж таки не унывает.
«Подожди, – думает, – устрою я тебе штуку. Другой раз не поманит ко мне ездить».
Узнала, когда Яшка будет, спровадила куда-то мать, нагнала полную избу подружек, да и пристроила около порогу веревку. Как Яшке в избу заходить, Устя натянула веревку, он и чебурахнулся носом в пол, аж посуда на середе забренчала. Подружки смеху до потолка подняли, а Яшку не проняло. Поднялся, да и говорит:
– Не обессудьте, девушки, не доглядел вашей шутки. Привык, вишь, на-даля глядеть, под ногами-то и не заметил.
Что вот с таким поделаешь?
Другой раз Устенька шиповых колючек под седло Яшкину мерину насовала. Мерин хоть и вовсе смирный был, а тут сдичал – сбросил Яшку башкой на чьи-то ворота. Только Яшке хоть бы что.
Подружки Устины вовсе приуныли.
– Как ты, Устенька, отобьешься! Стыда у Яшки ни капельки, а башка – чугунная. Гляди-ка, чуть ворота не проломил, а хоть бы что.
И Устенька тоже пригорюнилась.
Тут парни забеспокоились, как бы девку из беды вызволить.