Шибболет. Вероника Капустина

      А ветер всё сильней, а гул всё нарастает,

      И снег уже не снег, а громкая вода.

      И вестницы весны— красивых женщин стаи

      Проснулись и спешат заполнить города.

      Так много стало дня, так мало стало суши.

      Весть мир, как теплоход, и смех из всех кают.

      И тёмные стада завистливых дурнушек

      Уже ушли домой и завтра же уснут.

      Разлука— наш большой воздушный шар.

      Я лично дую так, что даже глохну.

      Весенний свет, зеленоватый пар

      волнуется, дрожит, туманит окна.

      Звонки буравят черную весну,

      гудки растут с тупым упрямством капель.

      И глядя в пол, мы видим глубину,

      где залегает телефонный кабель.

      Следим, как он опасливо ползет,

      боясь обрыва или замыканья.

      Разлук не хочет втайне только тот,

      кто ленится любить на расстоянье.

      И яблока обзора он зазря

      гонять не станет по слепому блюдцу…

      Он ничего не видит, говоря:

      «Уехали. К среде должны вернуться».

      Но к нам нетрезвый ходит почтальон

      и врет косноязычно и туманно.

      Какие нам портреты пишет сон,

      не вынимая кисти из стакана!

      Его погонят скоро со двора.

      Но нам его хотя бы показали.

      И разлучаясь с жизнью до утра,

      следим за ней закрытыми глазами.

      Наше лето— сплошной бесплодный июнь,

      электрички полной печальный свист,

      и картошка, картошка, куда ни плюнь.

      Огурец выпускает третий лист.

      Строят дом и пахнет лесом сырым.

      Заноси— кричат, – да левей, левей!

      Одичало домашнее слово «Крым»,

      земляника выродилась в траве.

      Человек рассадой обременен,

      обжигает ветер ему лицо.

      Что настанет скоро конец времен,

      он возьмет и поверит, в конце концов.

      Все умрем: и девчонка в дождевике,

      и коза в репьях, и ближний лес,

      да и я с дурацкой тяпкой в руке,

      и не то, чтобы грянул гром с небес,—

      так он думает. – Просто будет течь

      сто июней долгих, как сто годов.

      Одичает всякая тварь и вещь,

      и придет сентябрь, и не даст плодов.

      Шепчет разум больной, шипит, шуршит:

      – Посмотри, и дождь на лету прокис!

      – Посмотри, – это щебет глупой души,—

      огурец выпускает третий лист!

      В Симферополе в спящем ночном аэропорту,

      примостившись птицею на какой-то трубе,

      в ожиданье долгом посадки на ИЛ или ТУ,

      сморщившись, задев простуду на верхней губе…

      Или