В краю несметного блаженства. Максим Вадимович Багдасаров
перестало быть тем животным процессом, коим оно было около полутора веков назад, когда больные физически и морально, усталые, полуживые кожаные мешки, именуемые людьми, ходили на сеансы такого же больного кино, дешёвого, нарушавшего любые человеческие моральные рамки и духовные ценности, а во время просмотра заедали и запивали увиденное всякой отравой. Чтобы подобного не повторялось, вся киноиндустрия была подчинена государству. Её финансирование увеличилось, поэтому улучшение ощущений от просмотра, затронутое ещё при дикарях, но тогда так и оставшееся висеть на зачаточном уровне, происходило с необычайной скоростью. Зритель погружался в атмосферу происходящего на экране с головой. Например, в сценах, где герой ездил по неровностям, кресла начинали несильно покачиваться, будто бы превозмогая невысокую кочку. Если действие разворачивалось на высокой скорости или в плохую погоду, из труб по боковым сторонам извергались сильные потоки холодного, колючего, врезавшегося в щёки зрителей ветра. Ночные кадры «перемещали» потрясённого наблюдателя либо прямиком в уютный центр вымышленного города, либо в сомнительные и не всегда приятные объятия природы, а игра качественного светового оборудования передавала мерцания звёзд, огни в окнах зданий, искры в глазах влюблённых или потрясённых людей и так далее.
Размышления любезно проводили парня до остановки рельсобуса и испарились в свежести морозного ветра. Людей, мягко говоря, было навалом. Остановка скрывалась среди нескольких рядов затылков незнакомцев. Постепенно толпа продвигалась вперёд, но с видимой неохотой. «Успеем ли?» – мелькнула мысль у Веха в голове.
Количество рельсобусов, равно как и количество вагончиков у каждого из них, увеличилось: вместо одного рельсобуса в пять минут интервал прибытия был сокращён до двух с половиной минут; три сцепленных друг с другом вагончика превратились в пять, и хотя это позволило увеличить поток перевозимых пассажиров, но толпы у остановок по-прежнему сохранялись. Непрекращавшийся снег образовал тонкое, похожее на шлем покрытие на волосах Веха (он давно не посещал парикмахерской, волосы потихоньку начинали завиваться в кудри).
В десять часов двадцать минут, то есть спустя двадцать минут черепашьего продвижения вместе с толпой, Вех стоял уже во главе этой толпы, прямо на остановке, и готовился сесть на ближайший рельсобус. Дальнейшие страдания ему запомнились надолго. Не успел он подняться в вагончик, как сзади его тут же стали подпирать боявшиеся опоздать люди. Донеслись бранные слова. Об элитных местах – сиденьях – и думать было бесполезно: их заняли в первые же секунды. Вех оказался зажат женщиной с громоздкой стёганой курткой и лицом прилепился к запотевшему окну, но не потерпел такой наглости, раздвинул пространство руками и с боем сумел прорваться к месту получше, возле передних дверей, где на него не оказывалось столь серьёзного давления и где имелась возможность уловить частички холодного свежего воздуха.
Рельсобус долго не хотел отправляться