Один оборот. Олег Аникиенко
внешне. Откроюсь, – я боюсь. Туда ли шел? Порой охватывает страх, – умру, и все забудут. И выбросят мои блики, что важнее предметов. И те нюансы, что важнее людей… Возможно, мой путь – боковой. Как неглавная ветвь на древе жизни. Ослабел я… Все больше стараюсь схитрить… Она не ожидала такого. Ей стало жаль мастера. Ведь он вложился весь в свою работу. Ни детей, ни семьи…
– Пробить систему трудно. – продолжал он. – А те, кто пробились – болтуны. Всюду – говорильня… Друг у друга воруем. Научись трепаться: визуальное заявление – паттерн – манифестация… Сартр – Кьеркегор – трансцендент… Вертикальный канал – аудентизм…
На твоих снимках – дочь. И только. Много ошибок – в пространстве, композиции. Нет глубины, лишние аксессуары. Но главное – слишком личностно. Сделай образ. Нарочито усложни. Словно – исследуешь себя. Это ты пускаешь пузырь, пляшешь, гладишь кота… Что тебя ждет в будущем? Кем станешь? Увеличь формат, убери цвет, раствори тень над головой…
Он посмотрел на нее своим «человечьим» глазом.
– Может, зайдешь? Я помогу с фотографиями. Выставишь в музее… И она поднялась к нему в номер.
Прошла зима. Потекло с крыш.
Махоня не обманул. Через месяц она получила свои фотографии. Те несколько снимков, что доверила на обработку. И огромные, как ей показалось, портреты, которые получились из ее наивных фоток. Безумно красивые работы. Техническое совершенство… Божественная фотозаумь… А через год узнали, – Махоня умер. В лаборатории. Инфаркт. Еще через год распался их фотоклуб. Зиновий женился на молодой, отошел от творчества. Вандовский рванул в столицу.
Несколько маленьких фотографий с Настеной она разместила на своей страничке в социальных сетях. Красивые полотна спрятала в кладовку. «Подарю на совершеннолетие» – решила она. «Будет уместно. Жизнь летит так быстро. Не заметишь, как станешь фотографировать внуков…»
Поэты
Вечером позвонил Кумов. Фальшиво извиняясь, просил подежурить у гроба поэта Абасова. Так мол и так, – обычай, бдение у тела, и кто проводит поэта, если не творческие…
Конечно, я не хотел. Только сдал смену, а тут – переться в пригород по морозу. К тому же, я не знал покойника лично. Ну, приеду, люди будут коситься, кто такой, зачем? Но Кумов печатал мои стихи в своем альманахе и пришлось соглашаться. Чертова зависимость!
В автобусе я старался расслабиться. Болела спина, и я вертелся в поисках удачной позы. Дорога вела к поселку на окраине, где жил старый поэт. Я не был у него раньше, не довелось. Но знал, что туда приезжали местные искатели литературной славы, пили водку, дарили свои опусы и получали напутствия с автографом.
Уже стемнело. Мы выехали за город, миновали кладбище с крестами, чернеющими из-под снега, проехали по мосту над скованной льдом рекой. Потом потянулись заснеженные луга с деревянными электростолбами. И до поселка – только лес, запорошенный сугробами.
Я