Лаборатория понятий. Перевод и языки политики в России XVIII века: Коллективная монография. Коллектив авторов
культуры, выходит за рамки традиционной истории перевода20. Эспань полагает, что, переходя из одного культурного контекста в другой, переведенный текст часто приобретает новое звучание и выступает в новом качестве, отражая проблематику той культурной ситуации, в которую он попадает, однако не теряя при этом полностью своего первоначального смысла. Деятельность переводчиков и собственно те вопросы, которые вставали перед ними, вели к трансформации языкового поля, в котором они работали. Привнося новые идеи и смыслы, терминологию и понятия, они трансформировали не только язык, но и сознание читателей. Утверждая, что «культурный трансфер можно представить как перевод», Эспань отмечает у исследователей «примечательное отсутствие интереса к самим условиям перевода, то есть к переводчикам»21. Важно, что Эспань старается отойти от традиционного в историографии понятия «влияния», чтобы подчеркнуть взаимодействие разных сторон в процессе трансфера и первичное значение «принимающей культуры» в присвоении информации. Собственно культурный трансфер определяется не экспортом, а потребностями культуры-реципиента. Но подобные потребности стоит, как нам кажется, связывать не столько с нациями или культурами, которые являются слишком широкими и размытыми для анализа понятиями, а прежде всего с определенными социальными группами (или даже конкретными акторами внутри этих групп) в тех или иных культурах. Светские, церковные, академические или образовательные институты разных уровней и те лица, которые их представляют, обращаются к переводам и заимствуют новые концепты в связи со своими наличными потребностями, вызванными условиями их социальной реальности. Именно насущная потребность, возникающая в рамках принимающей культуры, заставляет агентов культурного трансфера обращаться к интеллектуальному опыту чужой культуры. Поэтому чаще всего инициатором культурного трансфера выступает «принимающая культура», поскольку перенос идей, понятий и образов основывается на особой избирательности, обусловленной предпочтениями и интересами представителей образованных социальных групп22. Выбор объекта для перевода не может быть случайным, даже сама «случайность» выбора говорит нам о его ситуационной ограниченности и культурной обусловленности.
Этот социокультурный подход, введенный Эспанем, развивается в современных исследованиях переводов, где все большее внимание уделяется их «внетекстовому» изучению, а именно – коммуникации между автором-«источником», переводчиком-читателем, переводчиком-«рерайтером» и целевым читателем перевода23.
Еще более широкое понимание перевода появляется в развитии понятия «культурного перевода» (cultural translation), возникшего в переводческих исследованиях в 1990‐е годы. Перевод в рамках этой концепции выполняет роль «негоциации» между культурами, предполагающей сложное взаимодействие, обмен идеями и последующее изменение их значений в рамках «принимающей культуры».
Казалось бы, определение культурного трансфера как процесса «переозначивания (ресемантизации), который сопровождает переход культурного объекта из одного пространства в другое», возвращает нас к лингво-семиотическому подходу, однако Эспань уточняет, что социология трансфера не менее значима, «поскольку свободное движение объектов, книг, доктрин или эстетических форм не находит своего объяснения без посредников».
Там же. С. 45.
Впрочем, в одно и то же время параллельно могут сосуществовать разные модели циркуляции знания, и наряду с активными запросами принимающей культуры возможны другие формы расспространения идей и смыслов. Важную роль в этом процессе могут играть миссионерская или имперская модели, в которых принимающая культура играет второстепенную роль, выступая объектом для культуртрегера. Однако степень усвоения принимающей культурой навязанных таким образом моделей остается дискуссионной. Представляется, что именно наличие «внутреннего спроса» может определить востребованность и усвоение приносимого знания в принимающей культуре.